— Я не сомневался, что кончится именно этим, — кивнул Раймон. — Но помочь я тебе, увы, ничем не могу. Я больше подобными делами не занимаюсь. Когда заводится определенная сумма денег, есть сотни способов увеличить ее, не рискуя при этом головой.

Расстегнув одежды, Базиль снял с груди кожаный мешочек и молча положил его перед Раймоном.

— Не надо, — сказал Раймон, отодвигая мешочек в сторону Базиля. — Он уже однажды побывал у меня.

— Не обижайся, — попросил Базиль. — Я бы, честное слово, отдал тебе этот камень и раньше. Но я не мог появиться без него в Риме. А теперь он мне больше не нужен. Он сослужил свою службу.

— Не нужен? — переспросил Раймон.

— Отныне он принадлежит тебе, — подтвердил Базиль.

— И я должен... — спросил Раймон.

— Сделать так, — закончил Базиль, — чтобы Жоффруа Валле оказался живым, здоровым и обрел свободу.

— Когда назначена казнь?

— Это тебе предстоит узнать самому.

Наверное, в бриллианте и впрямь содержалось целое состояние. И судя по всему, значительно более крупное, чем все то, что успел накопить за свою жизнь Раймон. Налет холодной снисходительности покинул Раймона. Хозяин оживился.

— Сандреза! — закричал он, вскакивая. — Иди сюда! Посмотри, что Базиль принес нам!

Для Раймона сейчас существовал только бриллиант. Все остальные ценности померкли. Как меркнет огонек свечи, когда всходит солнце. Стройная и легкая, как прежде, к ним вышла Сандреза. Радушно протянула Базилю руку.

— Очень рада тебя видеть.

Рука была холодной и напряженной. Сквозь отверстия в черной маске на Базиля смотрели горящие глаза.

— Как ты живешь? Где пропадал?

Голос внешне спокойный, с легкой наигранностью.

А Раймон словно исчез. Присутствовал здесь же и будто целиком отсутствовал, поглощенный бриллиантом.

— Такую ценность опасно хранить в доме, — бормотал Раймон, взволнованно разглядывая камень. — Его ни в коем случае нельзя хранить дома.

У двери, закрыв глаза, разлегся добродушный Пуш. Его черная шерсть лоснилась. Стол с искусной инкрустацией подчеркивал состоятельность дома. Дорогое вино дышало утонченным ароматом.

— Мы вызволим твоего Жоффруа, — приговаривал Раймон. — Помнишь, как легко нам все удавалось в былые времена? Мы спасем его.

Раймон Ариньи сдержал свое слово, еще раз с блеском подтвердив свои необыкновенные способности. Ровно через три дня прочные запоры тюрьмы без звука пали. Одиночная камера на половине смертников, где находился Жоффруа Валле, распахнула перед ним свои двери.

— Ты свободен, — сказал маркиз де Бук Жоффруа Валле. — Мы пришли за тобой. Скорее.

Легко понять приговоренного к смерти, когда на подходе к его камере слышатся звуки шагов, в замке поворачивается ключ и скрипят несмазанные петли. Кто может идти к осужденному? Естественно, палач со священником. Приговоренный ждет их каждый час, каждую минуту. Но вдруг отворяется дверь, и на пороге вместо палача — друг.

«Ты свободен», — говорит он.

Как ни отгонял от себя Жоффруа подобную картину, она грезилась ему вновь и вновь. В проеме двери — маркиз де Бук. У его бедра — всепобеждающая шпага.

Разве не существует на свете чудес? Вместо огня костра, который начинает поджаривать твои ноги, снова вольный воздух Парижа. Утренний перезвон колоколов, свежая рубашка, теплая булочка и кружка молока, тетеревиное перо и лист чистой бумаги, уютное кресло и тяжелые тома книг. И глаза Анжелики, грустные и прекрасные, ее тихий нежный голос.