– А люди? Как же люди? Православные люди? Вы думаете, это вам так просто с рук сойдёт? – вмешался отец Лонгин.

– Слушайте, ну не смешите! Вы же сами знаете, сколько людей к вам ходит даже в большие праздники? Это несерьезно, так что не надо нас шантажировать! Или вы ждете прихода мятежников? – снова ударила по больному депутатша.

– Мы лояльные патриоты нашей Уральской республики, мне оскорбительны ваши нелепые подозрения! – Иннокентий больше всего боялся, что отец Лонгин в запале скажет что-нибудь в своем стиле, и потом точно не отмыться. – Мне кажется, вы выбрали неправильное время для таких разговоров. Сейчас, когда наш президент призывает нас объединиться перед лицом опасности, показать врагам единство уральской нации и её готовность защищать свою независимость, вы имеете наглость являться сюда и шантажировать? Не выйдет, господа! Я сегодня вечером приглашен на банкет в честь Дня конституции и там лично расскажу господину Полухину об этом разговоре! Мы стоим на страже республики так же, как её армия и полиция!

Отец Лонгин взглянул на митрополита со смесью восторга и осуждения.

– Сомневаюсь, что господин президент пойдет на нарушение конституции и будет вмешиваться в дела местного самоуправления! – заметил Перепёлкин, впрочем, в голосе его почувствовалась неуверенность.

– Да кому угодно говорите, а я это дело доведу до конца! – Заруцкая встала. – Вся эта глупая война быстро кончится, и молитесь, чтоб вас не заставили в подвале КОКУРа рассказать про ваши шашни с казачеством и московскими мятежниками! Защитник республики, тоже мне.

«Надо что-то делать… Хоть на брюхе ползти мириться! Полухину пожаловаться, и с Жиховым по возможности поговорить, сказать, что ничего, мол, не знаю, а вот только какие-то люди вокруг все бегают и бегают! – подумал Иннокентий, когда кабинет опустел. – Вечером с обоими и поговорю».

4. Переворот

Генерал Старцев привык проводить дни в праздности. С тех пор как в силу физиологических причин он потерял интерес к женщинам, единственной отрадой для него стала обильная еда и сигары. По привычке он еще следил за международными событиями, но без всякой личной вовлеченности. Он считал верными ту часть Рижских соглашений, которая предусматривала максимальную демилитаризацию построссийских государств и фактически сводила роль армии в обществе к участию в учениях и парадах. Командовать небольшой и бесполезной армией было необременительно, парады выглядели вполне пристойно: Старцев надевал свой красивый мундир и с удовольствием стоял на трибуне. Рязанский мятеж с его неприятными последствиями раздражал генерала, и он подсознательно убеждал себя, что уж его-то это не касается, а ситуация сама рассосется. Во всяком случае, «воевать со своими», как он выражался, генерал категорически не желал и знал, что его офицеры эмоционально на стороне Пирогова. Впрочем, никаких сомнительных шагов он не предпринимал, выжидал, готовил себя к тому, что воевать в этот раз, наверное, придется.

Генерал собрался пообедать, когда в кабинет вошел начальник Генерального штаба полковник Сорокин.

– Товарищ генерал, похоже, что-то происходит. – Сорокин был известным фрондёром и методично игнорировал прописанное в уставе Уральской армии обращение «господин».

– Что такое опять, Василий Петрович? Не пугай старика. – Старцев растерянно соображал, что могло случиться, раздражаясь от сорокинского «товарища». Это неприятное слово из прошлого напоминало ему слишком многое, о чем Старцеву категорически не хотелось помнить.

– В аэропорту сел борт из Владивостока. Их там встречали кокуровцы, лично Михайлов, заместитель Жихова.

– И что? Тут у нас уже и казахи присутствуют… И корейцев из Владивостока ждали со дня на день. – Генерал упорно не желал расстраиваться.

– Во-первых, прибытие корейцев ожидалось завтра. Во-вторых, есть сведения, что они прибыли раньше не просто так. – Сорокин заметно нервничал.