Утро за окном было серым, промозглым и – привычным. У меня в голове весь мир уже так выглядел, мокрым и холодным, потому что ничего другого здесь пока увидеть не довелось. Прохожие все так же кутаются в накидки и плащ-палатки, раздуваемые резким ветром, машины все так же осторожно объезжают лужи. Где-то за окраиной дымит в серое небо металлургический, пачкая его до совершенно непотребного цвета, да и во всем мире доминирует гамма: серость и уличная грязь. Ну и облетевшая бурая листва, скользкая и слипшаяся, которой были выстланы обочины.

– Зима вообще будет или где? – не выдержав, спросил я.

– Будет-будет, куда она денется, – пробурчал Федька, прикуривая от зажигалки. – Еще осточертеть успеет, будешь такой же грязной весны как манны небесной просить.

– Это потом, а пока грязь надоела.

Машина проскочила Советскую до площади Баумана, свернула в сторону реки, на Большевика Проскурина, кто бы это ни был, и затем, выбравшись на Первомайскую набережную, поехала в сторону промзоны, к которой и прижимался местный порт.

У его ворот вновь стало довольно оживленно. Выезжали и заезжали какие-то грузовики, через окна было видно, что два местных кабачка, «Якорек» и «Пирожковая», были полны, в самой заводи, уставленной небольшими судами, работал кран, грузивший с палубы какой-то баржи на грузовик штабель серого силикатного кирпича. Там же, на палубе, были видны накрытые брезентом штабеля ребристого шифера.

На КПП нас пропустили легко, стоило Ивану предъявить удостоверение. Затем мы покатили куда-то между складами, дорогу показывал Степаныч, и когда он гордо сказал: «Вот!» – мы очутились на самом берегу, возле длинного причала-понтона, лежащего на бочках. И к этому причалу было пришвартовано десятка полтора моторных лодок разной длины.

Нас, похоже, ждали. Едва «шевролет» остановился, из маленького обшарпанного флигелька выбежал невысокий усатый мужик в чистом сером ватнике и фуражке-капитанке, принявшийся здороваться со всеми за руку по мере того, как мы вылезали из машины, и каждому представляться:

– Пашкин! Пашкин! Пашкин! Пашкин!

– Здорова, Пашкин, – хлопнул его по плечу Степаныч. – Мы за катером.

– Да это понятно, – хлопнул тот Степаныча в ответ. – Ты ведь просто так, поболтать да рюмку выпить, не заедешь, только по делу.

– Да ладно, чего врешь? – оскорбился наш механик. – Две недели назад ты же у меня на дне рождения был.

– Так то я к тебе ходил, не ты ко мне, – попенял Пашкин. – Ладно, глядите на ваш катер.

– Веди уж, – буркнул Степаныч, спускаясь к понтону по деревянным ступеням.

Катер удивил своей некрасивостью и калошеобразным видом. Добротная вроде как посудина метров девяти – десяти в длину, с серыми шаровыми бортами отличалась задранным носом, сильно сдвинутой вперед высокой ходовой рубкой грязно-белого цвета с большими окнами и продолжавшей ее рубкой пониже, с фанерными лавками вдоль бортов, на которых можно было усадить человек восемь. Затем был небольшой участок открытой палубы, потом люк в машинное отделение, судя по всему, и еще чуть-чуть места на корме.

– Фига… шаланда, полная кефали, – вроде как даже удивился Федька.

– Сам ты шаланда! – возмутился Пашкин. – Называется это «катер обстановочный», понял? Десять человек может взять. На таких ходили навигационные знаки чинить, причем ходили далеко, топлива он много берет. Движок в двадцать пять сил, с управлением и пьяный ребенок справится. «Шаланда»! – передразнил он Федьку.

Пока они там спорили, я огляделся внутри. Простенько, но добротно. Печка есть. Самая обычная, под дрова или уголек. Большой железный штурвал, стоящий вертикально. Спасательный круг на носу. Покрышки на бортах, штуки по четыре с каждой стороны. Да вроде и нормально. Даже переночевать можно, если подальше от Тьмы. И где-нибудь посреди реки, на якоре. Недаром же говорят, что текущая вода тварей отпугивает.