Так вот что объединяло жертв, вот чего они не заметили в расследовании. Неудивительно, что у таких молодых женщин не было детей.

– Конечно. Неужели ты этого не понял? Terra nullius, Харри! Когда вы пришли сюда, то решили, что, раз мы не засеиваем землю, она нам не нужна. Вы отнимали у нас нашу землю, насиловали ее и убивали у нас на глазах. – Тувумбе не надо было повышать голос – и так было слышно каждое слово. – Ваши бездетные женщины – это моя terra nullius, Харри. Если никто их не оплодотворил, следовательно, они ничейные. Я только следую логике белых и делаю, как они.

– Но ты сам называешь это манией, Тувумба! Ты сам понимаешь, насколько ты болен!

– Конечно, я болен. Но мне нравится моя болезнь, Харри. Она избавляет меня от другой, опасной болезни, от которой организм перестает сопротивляться и разлагается. Не приуменьшай роль маний, Харри. Они важны в любой культуре. Ваша христианская вера, например, открыто говорит, как трудно верить, как сомнения терзают даже самых мудрых и праведных священников. Но разве признать сомнение не равносильно тому, чтобы допустить, что вера человека – его мания, представление, против которого борется его разум? Нельзя так просто отбрасывать свои мании, Харри. Может быть, награда ждет по ту сторону радуги.

Харри лег на кровать. Он пытался не думать о Биргитте, о том, что у нее нет детей.

– А как ты узнавал, что они бездетные? – услышал он свой собственный хриплый голос.

– Я спрашивал.

– Спрашивал…

– Некоторые говорили, что у них есть дети, – думали, я пожалею их ради детей. Я давал им тридцать секунд, чтобы это доказать. По-моему, мать, которая не носит с собой фотографию, где она снята с ребенком, – это не мать.

Харри стало не по себе.

– А почему блондинки?

– Ну, это не то чтобы правило. Просто так было меньше шансов, что они принадлежат к моему народу.

Харри старался не думать о белоснежной коже Биргитты.

Тувумба тихо рассмеялся:

– Понимаю, Харри, тебе многое хочется узнать, но разговоры по мобильнику – дорогая забава, а у таких идеалистов, как я, денег всегда в обрез. Ты знаешь, что делать. И чего не делать.

И он положил трубку. Пока они говорили, комната погрузилась в серый сумрак. Из дверного проема осторожно выполз таракан и остановился, будто разведывая обстановку. Харри съежился под одеялом. За окном начала свой поздний концерт птица кукабурра. Кингс-Кросс снова захлестнула ночная суета.

Харри снилась Кристина. Может быть, прошло несколько секунд быстрого сна, а может, и больше, потому что перед глазами пронеслось полжизни. Кристина, в зеленом халате Харри, гладила его по волосам и просила уехать с ней. Он спросил куда, но она уже стояла у открытой балконной двери, и детские голоса во дворе заглушали ее голос. Иногда его так слепило солнце, что все для него исчезало.

Он встал с постели и подошел поближе, чтобы услышать ее ответ, но она заливисто рассмеялась и убежала на балкон, залезла на перила и зеленым шариком слетела вниз. Медленно кружась над крышами, она кричала: «Приходите все! Приходите все!» Потом во сне он бегал по всем знакомым и спрашивал, где будет праздник. Но те либо не знали, либо уже уехали. Тогда он пошел во Фрогнербад, но ему не хватило денег на входной билет, и пришлось перелезать через ограду.

Оказавшись с другой стороны ограды, он понял, что сильно оцарапался: красная дорожка крови тянулась за ним по траве, щебенке и ступенькам вышки. Вокруг ни души, Харри лег на спину и стал смотреть в небо, слушая, как кровь капает на край бассейна, далеко внизу. А далеко вверху, возле солнца, он заметил кружащуюся зеленую фигурку. Он посмотрел из-под ладони и отчетливо увидел ее, прекрасную и почти прозрачную.