— Да отпусти ты его, — сказала мать отцу совсем другим тоном. — Вишь, кажись, понял.

Его приятелям тогда тоже попало, и наказание крепко отбило у них охоту купаться в Марьином омуте. А без купания какой интерес? Никакого, тем более что рядом речка — хоть и маленькая, но с быстринами, крутыми берегами, с которых так здорово прыгать в холодную воду, с крупными раками, которых можно доставать из глубоких черных нор. А когда Николай вырос, он и думать забыл об омуте — подумаешь, лужа и лужа, хоть и большая. И что его сейчас сюда понесло?

— Пойду, пожалуй, — сказал он вслух, поднимаясь.

На поверхности пруда что-то блеснуло, а затем по воде разбежались морщинки. Кузнечики на другом берегу притихли.

— Ветер, — недоверчиво проговорил Николай, наклоняясь к поверхности и всматриваясь.

По воде прошла еле видная волна. Он поднял глаза — ветки ив не шелохнулись.

— Рыба? — предположил он, зная сам, что не прав. «Ерунда. Рыба такую волну не пускает».

С новой силой застрекотали кузнечики, так что он вздрогнул от неожиданности, и, подпевая их слаженному хору, под ивами раскатисто заквакали лягушки. Волна запаха от цветов накатила на Николая, и он помотал головой, пытаясь избавиться от наваждения. Какие цветы? Какой запах? Вечер безветренный, ни листочка не шелохнется. Но аромат не исчез — только теперь стал не тонким, а навязчиво-сладким, тяжелым, дурманящим.

«Искупаюсь, — решил Николай и начал раздеваться. — Что я — мальчишка малой, что ли?»

Он стащил рубаху и остановился. «Да что ж это я делаю-то, а? Куда с пьяных глаз купаться собрался?»

— Совсем задурили мне голову, — вслух сказал он, чтобы прогнать наваждение: притягивающий к себе черный омут, в середине которого медленно кружится водоворот, а в нем — белый ароматный цветок. — Чубушник, что ли, где цветет?

Под ноги ему плеснула волна, и на другой стороне омута раздался негромкий смех. Смеялась женщина.

У Николая подогнулись ноги. Вцепившись в ворот собственной рубахи, он опустился на траву, и в свете вышедшей из-за облака луны увидел женский силуэт под ивами. Женщина снова рассмеялась, изогнулась и ушла в черную воду с головой. В ветвях ивы засветились призрачные голубоватые огоньки.

Николай попытался отползти от берега, но тело не слушалось. Замерев, он следил за неподвижной гладью воды, пытаясь убедить себя в том, что ему все привиделось.

— Что, загляделся? — раздался низкий голос от зарослей рогозника в пяти шагах от него.

Она уже была там — плескалась в воде: темноволосая, с яркими зелеными глазами, цвет которых он различал даже в темноте. Глаза широко расставленные, бесовские, с диким огоньком, брови — дугой, нос тонкий, а губы пухлые, алые. Отдаленно напоминала она Оксану, жену соседа Гришки Копытина, на которую мужики со всего села заглядывались, но Оксана была недотрога, а эта, казалось, зовет к себе, просит ласки. «Красота-то какая… С ума сойти можно от такой красоты». Страх его вдруг испарился, словно и не было, и Николаю неудержимо захотелось нырнуть к ней в омут.

— Загляделся, — хрипло ответил Николай, жадно вглядываясь в лицо женщины. — Уж больно ты хороша!

Над водой снова раздался негромкий смех, затем всплеск, как от удара веслом, — и темноволосая красавица подплыла чуть ближе.

— А ты не боишься, а? — Она играла, заманивала его в свой омут, дразнила белым цветком с дурманящим запахом. — Не боишься меня, милый?

Николай не отводил от нее взгляда. Колдовские глаза манили, губы, сложившиеся в насмешливую улыбку, были такими красными, словно она ела вишню, и сок стекал по ним. «А кожа-то какая белая… Как цветок». В голове у него помутилось, он не понимал ничего, кроме одного: сказала бы сейчас, что поцелует его, так полез бы за ней хоть в омут, хоть к самим чертям.

— Не боюсь. За такую красавицу, как ты, все бы отдал.

— И жизнь бы отдал?

— И жизнь, — не задумываясь, кивнул он.