Двигаясь дальше вниз по склону, Вилланель находит ржавую калитку, откуда тропинка ведет в узкий переулок. Переулок сменяется дорогой пошире и пооживленнее, и Вилланель идет по ней на запад в направлении городского центра. Через двадцать минут у черного хода какого-то ресторана она находит искомое – большой мусорный бак на колесах, набитый кухонными отходами. Вилланель натягивает оперные перчатки и озирается. Убедившись, что ее никто не видит, погружает руки в бак и выуживает полдюжины пакетов. Один из них она развязывает и в вонючее месиво из пустых моллюсков, рыбьих голов и кофейной гущи запихивает сумку «Фенди» и «ругер». Затем возвращает пакет в бак и сверху прикрывает остальными. И наконец избавляется от перчаток. Вся операция не занимает и тридцати секунд. Потом она неспешно шагает дальше на запад.

На следующий день в 11 утра агент Паоло Велла из городского полицейского управления пьет с коллегой кофе у стойки кафе на площади Оливелла. Утро выдалось длинным: с самой зари он организовывал оцепление у главного входа в Театро Массимо, который теперь стал местом преступления. Люди в основном относились с пониманием и держались на расстоянии. Официальных сообщений не было, но сейчас уже, похоже, весь Палермо знает, что убили дона Сальваторе Греко. Разных теорий полно, но, согласно основной гипотезе, преступление связано с его семейным бизнесом. Ходят слухи, что убийство совершила женщина. Но слухи ходят всегда.

– Ты только глянь, – вздыхает Велла, на время прогнав мысли об убийстве Греко. Коллега смотрит туда, куда глазами указывает Велла, – на оживленную улицу, где молодая женщина в голубом сарафане – сразу видно, туристка – остановилась посмотреть на внезапно взлетевшую стаю голубей. Рот приоткрыт, серые глаза сияют, утреннее солнце льет свет на короткую стрижку.

– Мадонна или шлюха? – спрашивает у Веллы его собеседник.

– Конечно мадонна, тут и разговоров быть не может.

– В таком случае, Паоло, она слишком хороша для тебя.

Он улыбается. На ослепленной солнцем улице время на миг застывает. Потом голуби начинают кружить над площадью, и женщина, покачивая длинными бедрами, продолжает свой путь, пока не исчезает в толпе.

Глава 2

Вилланель сидит в кресле у окна в южном крыле Лувра. Она в черном кашемировом свитере, кожаной юбке и ботинках на низких каблуках. Через сводчатое окно струится зимнее солнце, падая на белую мраморную скульптуру в натуральную величину. Это «Психея, оживленная поцелуем Амура», ее создал итальянец Антонио Канова в самом конце XVIII века.

Она прекрасна. Пробудившаяся Психея тянется к своему крылатому возлюбленному, ее руки обрамляют его лицо. Амур нежно поддерживает ее голову и грудь. В каждом жесте – любовь. Но Вилланель, которая уже час разглядывает входящих и выходящих посетителей, видит в творении Кановы мотивы потемнее. Может, Амур пытается внушить Психее ощущение ложной безопасности, а потом изнасиловать? Или, может, это Психея манипулирует им, изображая пассивность и женственность?

Все посетители, похоже, безотчетно принимают скульптуру за чистую монету романтики. Молодая пара со смехом копирует увиденные позы. Вилланель пристально наблюдает за ними, отмечая, как смягчается лицо девушки, как замедляются движения ее век, как ее губы перестают улыбаться и робко приоткрываются. Прокрутив несколько раз в уме эту последовательность, словно иностранную фразу, Вилланель заносит ее в архив для дальнейшего использования. За двадцать шесть лет своей жизни она накопила богатый мимический репертуар. Нежность, сопереживание, смятение, вина, потрясение, грусть… Вилланель никогда не испытывала ни одной из этих эмоций, но умеет симулировать все.

– Дорогая! Вот ты где.