К’ярд тоже пристально смотрит на воду. В эту минуту я отворачиваюсь и закрываю глаза. В политари (центральном, к слову сказать, участке Ландорхорна) на этот раз мое заявление принимают сразу. Видимо, присутствие К’ярда делает свое дело, потому что вокруг нас носятся, мне предлагают кресло, новый плед и согревающий напиток, но вся эта суета меня совершенно не трогает.

Я хочу только одного — чтобы Ромина ответила за то, что сделала. Со мной и с Алеттой. Алетта жива. К’ярду позвонили, когда мы уже были в участке. Благодаря тому, что я о ней рассказала, и тому, что он сразу вызвал медиков, ее успели откачать. Это вызывает облегчение, но слабое. То, как Ромина на меня смотрела, словно подписывая смертный приговор, и ее слова, по-прежнему звучащие в ушах, порождают внутри все большее сопротивление.

Так. Быть. Не. Должно.

Не сразу замечаю, что мельтешение вокруг нас затихает (я в этот момент в десятый раз даю показания). Затихает настолько, что я слышу шаги: отчетливые, резкие, сильные. Они вспарывают тишину, заставляя присутствующих вытягиваться струной или замирать с открытыми ртами.

К’ярд морщится, как от зубной боли, и я оборачиваюсь. Натыкаюсь на пронзительный взгляд, до боли напоминающий мне взгляд стоящего рядом парня, вот только в этом взгляде даже огонь кажется ледяным. Не просто ледяным — продирающим до костей, давящим на плечи, как подводная часть айсберга в северных водах. Этот сухой лед и тяжесть обрушиваются на меня всей своей мощью: надо мной возвышается правитель Ландорхорна.

Диггхард К’ярд.