Данилов не возражал старому раненому генералу. Но про себя знал: никакие компромиссы с большевиками невозможны. Подписывая договор с чёртом, глупо тешить себя надеждой, что перехитришь лукавого.

Глава двадцать первая

Остров Зюлып, 2006

Михаил Павлович Данилов шёл к морю по уютной нарядной улице. В витринах уже выставляли рождественские игрушки, по случаю субботы народу было довольно много. Кроме туристов, на прогулку вышли и местные жители. Михаил Павлович встречал знакомых, улыбался, останавливался, чтобы обменяться парой слов. После того, как пять лет назад его показывали по гамбургскому телевидению, никто не упускал случая поздороваться с ним и поболтать.

Из кондитерской выскочили две девочки в ярких куртках.

— Здравствуйте, герр Данилофф, вам очень идёт эта шапка, — сказала пятнадцатилетняя Кристина, дочь соседей.

Когда он прошёл, они захихикали. Шапка у него была детская, с двумя помпонами. Он её терпеть не мог, надевал редко, только ради Герды, она сама связала её для него на прошлое Рождество.

У парикмахерской он встретил хозяйку книжного магазина Барбару. Она была всего на пять лет его моложе. Только что её покрасили в жгуче-чёрный цвет, подстригли, уложили, она шла навстречу с гордо поднятой непокрытой головой.

— Микки, книг, которые ты заказывал, в Германии нет. Но я нашла для тебя одну в Берне, правда, получается значительно дороже.

Молодой полицейский Дитрих медленно проехал мимо на велосипеде, помахал рукой и крикнул:

— Герр Данилофф, у вас сегодня такое лицо, словно вы выиграли в лотерею миллион!

На пляже он занял свой шезлонг, накрыл колени пледом, заказал кружку горячего глинтвейна с лимоном и ванилью, именно такой глинтвейн они пили с мамой в Ницце тридцать лет назад, в семьдесят шестом.

Она вернулась из России. У неё блестели глаза, она улыбалась, рассказывала советские анекдоты про Брежнева, которые удалось услышать в Москве даже ей, иностранной туристке.

Она призналась, что опять, как в ту первую свою поездку, не выдержала, пришла к дому на Второй Тверской.

Дом стоит, словно и не было ничего. Облупился, конечно, постарел. На четвёртом этаже, на окнах её комнаты, полосатые шторы. Окно столовой открыто, на подоконнике цветочные горшки. Спектакль в Театре на Таганке замечательный, особенно хорош Высоцкий в роли Гамлета.

Она купила для него две кассеты с песнями Высоцкого, правда, не в Москве, а в Париже. Она долго, таинственно молчала, прежде чем рассказать главное.

— Федор выполнил, что обещал. Билеты на Таганку достать почти невозможно. Он устроил так, что мы сидели рядом, в пятом ряду партера. Вот, это тебе от товарища генерала, — она вытащила из сумочки маленькую фотографию Димы, — видишь, отрастил бородку. По-моему, ничего, ему идёт. А Вера, кажется, беременна. Выглядит хорошо, только платье дурацкое, зелёное, в клеточку.

Они гуляли по пустому пляжу. Никто не купался, сезон давно прошёл. Был небольшой шторм, ветер, как сейчас, но не такой холодный и резкий.

Он ещё не знал, что ей осталось жить два с половиной месяца, поэтому приехал всего на день, а она не уговаривала его остаться. И ничего ему не сказала. Сразу после его отъезда она легла в клинику, операция прошла неудачно и только подтвердила, что надежды нет.

Но в тот день он даже подумать не мог об этом. Мама выглядела великолепно, как всегда, лёгкая, стройная, с тонкой талией, прямой спиной. Она всю жизнь носила длинные волосы, скручивала их узлом на затылке.

Только однажды, ещё в Москве, в двадцатом году, когда она заболела тифом, её постригли.

Он был совсем маленький, три года. В самых ранних его воспоминаниях сохранился образ мамы, какой она была тогда, в Москве, после болезни, с короткими волосами.