Он вынул кольцо из коробочки и протянул мне. Я провела пальцем по синему, как океан, камню.

– Кольцо принадлежало бабушке, – продолжал Сэм. – Она хотела, чтобы я положил начало традиции передавать его в семье.

Я почувствовала в горле ком. Разум боролся с сердцем.

– Если это не нравится, могу купить другое.

Сэм растерялся, казался моложе своих тридцати лет, и мне стоило больших усилий не расплакаться. Я не позволила ему надеть кольцо мне на палец. Понимала, что не захочу его снять. И прошептала:

– Я не могу выйти за тебя замуж. Извини.

– Почему? Мы ведь с тобой обсуждали это и раньше.

– Все изменилось. Я теперь другая.

– Ты – это ты. – Сэм с такой нежностью погладил меня по щеке, что я чуть не упала в его объятия. Несмотря на мои немытые волосы и несвежее дыхание, он смотрел на меня так, словно я была самой прекрасной женщиной на свете. Но мне было нестерпимо угадывать в его глазах – там, где раньше теплилось желание, – тревогу.

– Сэм, я больше не хочу оставаться с тобой. – Я едва выдавила слова, от которых было больнее, чем от скальпеля, исполосовавшего мое тело.

– Я тебе не верю, Дженна.

– Это правда. Я стала сомневаться насчет нас еще до того, как все случилось.

– Ты говоришь так, потому что заболела…

– Нет, у меня давным-давно появились эти мысли.

– С каких пор? Раньше все было прекрасно.

Раньше… Безобидное слово, но именно оно отделяет все чертой на до и после. Стеклянная стена отгородила то, что раньше я могла делать, от того, что стало недоступным теперь.

– Дженна, скажи правду: ты же меня любишь?

Я оказалась перед выбором – солгать или сказать правду.

– Не люблю. – Я выбрала ложь. – Прости. – Решение было правильным. Для него.

Сэм начал что-то говорить, но я отвела взгляд. Мяла пальцами крахмальный угол простыни и уговаривала себя не поддаться слабости. Сэму будет лучше без меня.

Он положил кольцо обратно в коробку, и я вздрогнула, когда он с треском захлопнул крышку и, сгорбившись, пошел через палату. Меня так и подмывало крикнуть, что, конечно, я его люблю, но слова застряли в горле. Сэм постоял немного на пороге, и я прикусила щеку, чтобы не расплакаться. Рот наполнился металлическим привкусом крови и жалости к себе, и, пока он удалялся, в моей груди гулко колотилось подаренное мне сердце и чувство вины.

Через четыре месяца после трансплантации меня выписали из больницы. За мной приехала мама.

– Где отец? – спросила я.

Она не ответила на мой вопрос. Усадила на заднее сиденье такси с такой же заботливостью, какую проявляют новоиспеченные отцы, выходя из родильного отделения и прижимая к себе в мечтах о безоблачном будущем автомобильные люльки с новорожденными. Не обращая внимания на мои протесты и заявления, что я могу все делать сама, мать защелкнула на мне ремень безопасности и накрыла мои колени мягким шерстяным пледом.

– Моей дочери пересадили сердце. Пожалуйста, ведите помедленнее, – попросила она шофера.

– Вот это да! – Таксист повернул регулятор громкости радио на минимум. – По мне, ты слишком молода для такого, девочка. Ох уж эти дети! Наши вечные заботы. У меня у самого их трое, да в придачу внуки.

Машина двинулась вперед, и на зеркале заднего вида закачался, издавая тошнотворно-приторный запах, ароматизатор в виде светофора. Мы ехали со скоростью улитки к бунгало с тремя спальнями, где я выросла, и мать нисколько не волновала какофония из гудков, требующих, чтобы мы увеличили скорость и не задерживали на дороге других.

Из динамиков зазвучала композиция «Покрась это черным» «Роллинг Стоунз» – одной из любимейших групп отца, мать разговаривала с водителем о том, какая мягкая пока стоит зима. Я закрыла глаза, прислонила голову к оконному стеклу и соскользнула в сон. От вибрации мотора покалывало щеки.