– Еще не знаете, были заняты незваными гостями. – Он кивнул на каталку. – Мадемуазель Тимашева собиралась к вам, чтобы получить в качестве награды секрет выигрыша на рулетке. Надела черное платье. Она так спешила, что наступила на подол и упала с лестницы. В «Лоскутной», как вы знаете, ступени широкие, но поднимаются круто. Она умерла на месте…

Подсвечник освещал даму со спины, было видно, как она расправила плечи.

– Чудесная новость. С родом Тимашева покончено… Теперь наследство получит тот, кто заслужил его страданиями…

– Ваша дочь осталась единственной наследницей особняка Терновской и поместья Тимашева. – Пушкин указал на Агапу. Светлое платье было хорошо заметно в темноте.

– А это вас не касается! – возвысила голос Завадская.

– У меня гипотеза: она – дочь Тимашева…

– Молчать! – крик был такой, что дрогнули стекла. – Довольно разговоров, господин Пушкин. Вы назвали свою цену, я предлагаю свою. Вот эти две милые дамы пока еще спят. Но могут не проснуться… Если их не разбудит доктор. Времени у вас очень мало, Алексей Сергеевич. Сейчас Агапа свяжет вам руки и засунет кляп в рот. Как только мы исчезнем, обещаю вызвать доктора, чтобы он спас ваших женщин…

– Исчезнете вместе с медвежьей шкурой? – спросил Пушкин. – В ее подкладке удобно хранить пачки ассигнаций, ее удобно перевозить, закрываясь в санях от мороза. Никто не подумает…

– Хватит! – оборвала Завадская. – С каждой минутой утекает жизнь моей подруги Агаты и этой вашей… Бланш…

Пушкин подошел к окну.

– В таком случае, Полина Васильевна, предлагаю повысить ставку.

– Это как же?

– Раз не хотите платить, тогда предлагаю вам сдаться. Дом окружен полицией. Даже если я вас выпущу, возьмут городовые…

Завадская засмеялась.

– Такой глупый блеф, Алексей Сергеевич… На улице пусто…

Пушкин протянул руку.

– Будьте добры, свет.

– Дай ему, пусть поиграет, – сказала Полина Васильевна.

Агапа подошла и сунула подсвечник.

– Глядите, вот оно! – Лелюхин показывал на особняк.

Теперь и пристав заметил, как в дальнем окне трижды поднялись и опустились огоньки свечей.

– Что за ерунда… – проговорил он.

– Держи! Хватай! – закричал Василий Яковлевич и первым бросился в прихожую. Нефедьев догнал и обогнал строгого чиновника на улице. И дунул в свисток. Со всех сторон к особняку бросились замерзшие городовые. Улицу разбудил топот сапог и крики команд.

Пушкин поставил подсвечник на подоконник.

– Убедились?

Бросив каталку, Завадская отошла в дальний угол гостиной и пропала в темноте.

– Вам не изменить того, что должно быть, – послышался ее голос. Раздался звук льющейся воды. В нос ударил резкий запах керосина. – Все достанется наследнице! Агапушка, прощай! Будь счастлива! Тебе принадлежит весь мир…

Чиркнула спичка. Из темноты вспыхнул факел. Столб огня бил, будто из пола.

– Мама! Нет! – истошно завопила Агата, схватившись за голову.

Поймав штору, Пушкин дернул изо всех сил. Старый карниз держал крепко. Не сорвать… Он бросился к горящей женщине. Огонь пылал так, что нельзя было коснуться. Пушкин ухватил спинку стула и толчком направил факел на ковер, чтобы закатать и сбить пламя. Завадская пошатнулась, упала и повалилась на шкуру. Старая шерсть вспыхнула, как порох. На полу разгорался большой костер. Пыль разносила огонь всюду.

Когда Нефедьев вбежал в особняк, перед ним предстала картина, какую не забыть до последних дней. В темноте разгорался пожар. Пламя расползалось по стенам. Стоя на коленях, истошно кричала экономка, а Пушкин толкал кресло с дамами без чувств.

– Тушите! – крикнул он, выталкивая каталку на улицу.

Схватив первое, что попало в руку, пристав бросился на борьбу с огнем. До сих пор Москва боялась пожаров…

24

К полуночи черный скелет особняка еще дымился.