– Да вот некогда было сходить на колодец принести ведерко, а тебя не было дома, – улыбнувшись через плечо, ответила она. – Слыхала, как ты хорошо объездил кобылку, сынок. Это большое дело. Все теперь станут о тебе говорить. Что такое?

Последние слова она произнесла, изумленно повернувшись к Тому. Перед его глазами мелькнул залитый водой ветхий домотканый фартук.

– На, – сказал он. И положил ей на ладонь новенькую блестящую золотую монетку.

Мать, не двигаясь, смотрела на золотой. Потом промолвила:

– Ты хочешь сказать, это мне?

– Да, тебе.

– Золотой! – воскликнула мать и замолчала.

Он понял почему – у нее дрожали губы, по щекам ручьем лились слезы.

Глава 5

Серая вернулась

Потом Том сидел в темноте на заднем крыльце и размышлял. До него начинало доходить, что живет он в нищете и лишениях, а обиды, которые достаются на долю матери и его самого, ничем не заслужены. И все это, как ему казалось, он прочитал в глазах сопровождавшего Капру мальчишки.

Когда же вернулся на кухню, мать как раз заканчивала подметать пол. Собрав сор в ведро, она медленно разогнулась.

– Давай-ка выйдем, – предложил Том.

Мать высыпала мусор в печь, прикрыла дверцу и вышла следом за сыном на крыльцо. Том направился по дощатой дорожке к ветряку. Они встали под его крыльями, слушая тихое лязганье штока поршня и рокот быстро вращающегося водяного колеса, – дул довольно свежий ветерок. С колеса падали крупные капли воды.

– Здесь удобнее поговорить, – объяснил он.

– Холодновато, – заметила мать. – Смотри не простудись до смерти, сынок, – тут свежо и сыро.

– Мне надо кое о чем тебя спросить.

– Мальчик мой, – воскликнула мать, – скажи, что с тобой стряслось – зачем ты отдал деньги мне? И не захотел дать кому полагается – Джиму, старшему брату… даже собственному отцу!

В ее голосе звучали отчаяние и страх; страх перед неизвестностью – самый ужасный страх.

– Тебе за меня стыдно, мама?

– Нет, нет! Я никогда за тебя не стыдилась! Несмотря ни…

– Погляди!

– Да, Томми? Что там?

– Погляди на эту кучу хвороста.

– Ну?

– Кто ее натаскал?

– Да ты, кто же еще?

– Верно, я расчищал низину и таскал хворост сюда. Надолго хватит топить?

– Что ты, сынок, да в нашей печке ни в жизнь не сжечь! Слава Богу, большую часть можно продать. Отец обещает купить мне из выручки пару сковородок… когда перерубишь это на дрова. Наверно, до зимы не успеешь?

– Можешь купить сковородки на эти пять долларов.

– Томми! Неужели ты думаешь, что я смогу потратить эти деньги на себя? Твоему брату Гарри позарез нужны новые башмаки. Он уже почти скопил денег, не хватает совсем немножко.

– И ты отдашь ему?

– Почему бы и не отдать?

– Потому что я не хочу.

– Томми, не знаю, что на тебя нашло, все эти разговоры о куче хвороста и остальное. Ты же знаешь, у отца и братьев есть на это право.

– Почему?

– Разве они не заботятся о тебе?

– Ни все они, вместе взятые, ни земля, из которой растут деревья, не соорудили ничего такого, что бы было выше этой кучи хвороста.

– Боже милостивый! Так вот что ты хочешь сказать! Вот что, оказывается, у тебя в голове! Томми, глупый, неужели не видишь разницы между кучей хвороста и… и, скажем, этим домом?

– Все до единой хворостинки я выдергивал из земли, вырубал с корнем. Тащил в гору и складывал здесь. Мать, сколько труда стоило построить этот маленький домишко?

– Говоришь, маленький? Верно, не очень большой. Не знаю. У меня голова идет кругом, Томми! Плохо сегодня соображаю. Но чувствую, ты ужасно не прав! Томми, дорогой, я страшно боюсь, не говори так больше!

– Мне надо сказать, – настаивал Том. – Я не боюсь и должен сказать. И только ты меня поймешь.

Схватив его за руку, она зажала ее в своих дрожащих ладонях: