Все то время, пока взгляды и мысли человечества были прикованы к ядерным реакторам японской атомной электростанции, я не мог писать. Я смотрел на людей, которых посылали в район бедствия, туда, где не прекращалась утечка радиоактивных веществ, и думал: «Тогда, двадцать пять лет назад, все было точно так же». Эвакуация, ликвидаторы, радиоактивное облако, таблетки и пастилки йода, чтобы насытить щитовидную железу… Я понял в те дни, что, несмотря на прогресс, на технические новшества, на средства безопасности, пусть даже и самые совершенные, человек навсегда останется таким же беззащитным перед атомом. Я не решаюсь представить себе, как бы выглядел мир сегодня, если бы один из реакторов тогда расплавился и все его содержимое оказалось под открытым небом. К счастью, в Японии, в отличие от Чернобыля, были уже более надежные системы защиты, и это позволило избежать худшего[89].

Когда я снова занялся романом, кое-что изменилось. Меня настигло прошлое, и я долго колебался, продолжать ли писать так, как было задумано. В конце концов я вернулся-таки к изначальному плану, но позволил себе упомянуть Фукусиму, потому что обойти эту новую беду, сделать вид, что ничего не было, уже просто не мог.

Я начинал роман с убеждением, что Чернобыль никогда не повторится.

Я закончил его со вкусом атома на губах.