Слабые следы, едва различимые, впечатавшиеся в кожу. Давид прищурился. 9… Потом, да, было похоже на 7… Потом 8, 7, 8…

97878.

Шестой ребенок.

Он потерял сознание.

Давид пришел в себя от собственного крика. Палач сжал ему щиколотку, из которой сразу брызнула кровь.

– Не умирай, Давид! Мы только начали! Теперь ты лучше понимаешь, почему я пришел за тобой, а не за кем-нибудь другим, да? Я уже был в тебе, Давид! Жил в твоей плоти! – Он снова ухмыльнулся. – У меня почти не участился пульс, когда я у тебя на глазах выпустил пулю твоему отцу в голову. Ты так пристально на меня смотрел! Ты все запомнил. Говорят, что в столь раннем возрасте воспоминания не формируются. Я совершенно убежден в обратном. Ты все это в точности запомнил и похоронил в глубине души… А сегодня я заново проживу с сыном то, что прожил когда-то с его родителями. Круг замкнется. Жаль только, что Клары больше нет, могло бы получиться совсем идеально. Ах! Я бы так хотел посеять зернышко Зла в ее маленькую головку… – Дофр поднял руку. – Я двадцать семь лет ждал этого момента!

Он отъехал назад, взял ружье и направился в коридор:

– Эмма! Иди сюда! Начинаем!

45

Умереть. Исчезнуть. Соединиться с ними. Пусть пытки, пусть боль, только бы быть с ними.

Давид молился, чтобы Бог прекратил его страдания.

Но он уже не верил в молитвы.

Его искромсают, разберут на части, вырвут куски плоти. Живьем.

Когда он услышал скрип пола в коридоре, привязанные к холодному стволу ноги свело судорогой.

Ближе, ближе, скоро начнется.

Монстр. Нечто. Рабыня.

Несчастная.

Эмма не стала вытирать кровь, которая запеклась у нее в ноздрях, не попыталась вправить кость, чтобы поставить нос на место. Левая половина ее лица распухла так сильно, что глаз не открывался. На вороте фиолетовой водолазки засохли черные капли, такие же были на брюках.

– Эмма, послушайте! Он вас тоже убьет! – воскликнул Давид. – Мы часть игры! Смертельной игры!

Дофр держался чуть поодаль, поставив ружье за собой, около камина. Он с наслаждением разглядывал мужскую фигуру, иногда облизывал губы, поглаживая пальцами теплую ручку «Dolor».

– Вы лжете! – гневно ответила на слова Давида Эмма. – Я вам верила! Правда верила! А вы такой же, как все! Сволочь!

Глухо рыча, она дала ему пощечину.

– Вот этим… – сказал Артур, указывая на пыточные инструменты. – Надо вырвать грех из его внутренностей, только медленно, очень медленно… Ты должна оставить свой след на его теле, передать ему всю боль, которую ты испытала за последние недели. Чтобы он никогда этого не забыл. Приступай! И клади каждый кусок его плоти на весы, пока они не придут в равновесие. Вырежи ему сто двадцать пять граммов злобы и лжи. Он будет умолять тебя… О, Эмма! Он будет умолять тебя так, как никогда не умолял. И уважать. Приступай!

Дофр продолжал говорить, но она уже ничего не слышала. Она смотрела на журнальный столик, вдруг у нее в руке оказался кривой хирургический нож.

– Артур убил моих родителей! – безнадежно бросил Давид. – Уничтожил их, когда мне было всего три года! Кристофа и Жаклин Обер! Вы должны мне поверить!

Эмма сжала металлическую рукоятку и погрозила Давиду лезвием.

– Поверить вам? Да как вы смеете?! – заорала она.

– Он убил еще шесть семей этими самыми инструментами! Эмма! Вы же видели фотографии! Куски истерзанных тел! Личное дело! Личное дело Палача-125! Палач-125 – это он!

Дофр упивался происходящим. Он все больше и больше вертелся в кресле, казалось, он заново переживает прошлое. Убийства, мольбу, крики, уговоры…

– Не знала, что вы такой лицемер! – сказала Эмма, приближаясь к Давиду. – Отрежу-ка я вам язык.

– Фотографии! Фотографии детей! Вы же видели их! – Он опустил голову. – Посмотрите! Посмотрите на мой череп! Номер! 97878! Шестой ребенок! Найдите фотографию шестого ребенка!