Маркел поклонился. Сукин дал ему сеунч. Маркел сунул его за пазуху, развернулся, надел шапку и пошёл.

Когда Маркел вышел из шатра, то увидел, что суеты в таборе прибавилось – стрельцы гасили костры, собирали пожитки, носили мешки на струги. Маркел немного постоял и посмотрел на них, а потом развернулся и уже собрался было идти к своему шалашу собираться…

Но тут же подумал, а что собирать? Узла с вещичками у него давно уже нет, ещё с татарских земель, а теперь и саблю отобрали. За его длинный язык! Как он теперь в Москве покажется, что князю Семёну скажет?! Что вместо царёвых вещиц сабли и пансыря, и шубы, кстати, тоже, он принёс один только сеунч? Так ведь носить сеунчи – это не нашего, Разбойного приказа, дело, а Разрядного, сердито скажет князь Семён, а тебя посылали за чем?! Ты кому царёву саблю отдал? Ваське Сукину? Нашёл, кому! И обернётся, и велит…

Но дальше думать не хотелось. Маркел ещё раз осмотрелся и увидел идущего к нему Ивана. Иван был с мешком. Подойдя к Маркелу, Иван широко заулыбался и сказал, что он ему крепко завидует.

– Чему тут завидовать! – в сердцах сказал Маркел.

– Как чему! – удивился Иван. – Едешь домой!

Маркел не спорил. Иван велел идти за ним. Они свернули к реке и там подошли к передовому стругу. Этот струг, да как и все остальные, был уже готов к отплытию. Иван велел садиться. Маркел взошёл на струг, гребцы потеснились, Маркел сел. Рядом с ним сидели ещё пятеро стрельцов, а все остальные сидели на вёслах. Маркел осмотрелся. Воеводский шатёр был уже сложен и убран, на берегу почти никого не осталось. Ударили в било. Десятник с их кормы велел отчаливать. Гребцы стали упираться вёслами в речное дно, и струг начал отходить от берега. Маркел снял шапку и перекрестился.

Струги мало-помалу выгребли на стрежень. Маркел сидел, надувшись, как сыч, смотрел на берега и время от времени повздыхивал. Только иногда десятник с кормы спрашивал, куда держать, и тогда Маркел молча указывал налево или направо. Солнце поднималось всё выше и жарило всё сильнее. Маркел отдувался, думал, мать честная, уже середина июня, он в середине марта из Москвы выехал, а после ехал, плыл, шёл и снова ехал пятнадцать недель! И что он выходил и выездил? Как теперь князю Семёну в глаза глянуть?! А Нюська спросит, а где манит-камень! А Параска спросит…

И Маркел опять вздыхал, поглядывал на пятерых стрельцов. Они все как один были весёлые, не то что те, которые сидели на вёслах. Ну, ещё бы, тем же плыть невесть куда в Сибирь, а этим…

Да, думал Маркел, теперь уже сам усмехаясь, и эти тоже сразу посмурнели бы, если бы он им сказал, сколько им и как и через что идти, ехать, плыть, бежать, ползти, карабкаться только до Чердыни, уже не говоря про Москву. Ну и Маркел не говорил, конечно. Сидел, думал, смотрел по сторонам…

И, наконец, по правой стороне, увидел Тавду, встал, указал рукой и приказал табанить. Гребцы налегли на вёсла…

ГЛАВА 61

А потом всё было очень просто. Их передовой, так называемый ертаульный струг причалил к берегу, Маркел и пятеро его стрельцов сошли на землю, со стругов им прокричали здравицу, Маркел их построил, и они пошли.

Дорога была так себе, сильно заросшая. Это, как догадался Маркел, и есть та самая Татарская тропа, про которую Силантий рассказывал. По ней, он говорил, татары ходили на Чердынь и на другие государевы и строгановские городки. Так что, думал Маркел, когда по ней каждый год скакали конные полки, она была широкая, вытоптанная, а теперь тех полков нет, вот она и заросла. Но для тех глухих мест и такая дорога была хороша. Маркел со своими стрельцами прошёл в первый день вёрст сорок, не меньше, а вечером они устроили привал, перекусили и перезнакомились. Стрельцы оказались ярославскими, старшим у них был Гаврила Спица, человек бывалый, воевал с крымцами, замирял ногаев. Маркел тоже о себе рассказывал, но кратко, а о хождении в Сибирь и вообще почти что промолчал.