— Что-то случилось? — холодеет в затылке.

— Еще бы. Моя дочь рожает, вот что!

— Я сейчас буду дома…

— А лучше бы ехал в роддом. Она уже там. Эх ты… — тесть, кажется, даже сплюнул.

— Эй, Ринат, ты слышал, что тебе сказали?

Притормаживаю на светофоре, оборачиваюсь к Мише с Аришей. Последние новости немного его отрезвили. Заставили собраться, в то время как я сам…

— Эй! Хочешь, я поведу? Ты как вообще?

— Нормально. Я… нормально.

Нет, я идиот. Права Ариша. Не зря она на меня орала. И тесть своим презрением обдавал не зря. Я на самом деле заигрался. Мне понравилось. Я не мог поверить, что Сашка действительно отбросила страх. Каждый раз, вернувшись домой позже обычного, или уезжая по работе в командировку, я возвращался, опасаясь наткнуться на стену отчуждения, или сцену ревности, или… вообще ее не увидеть. Лишь недавно я начал привыкать к тому, что она дома. Улыбчивая и смешливая. Уютная, расслабленная, домашняя... Уверенная в себе. Привыкать к нашим посиделкам у телевизора, разговорам ни о чем, спорам... Привыкать к тому, что она целует меня, когда мы прощаемся или встречаемся снова, после работы. И всегда говорит «люблю». Без запинки говорит и без пауз! К тому, что, просыпаясь, я всегда вижу ее макушку, потому что лицо она прячет у меня на груди. К тому, что мы обговариваем нашу жизнь вперед на долгие годы. К тому, что в самом деле планируем кого-нибудь родить еще. И завести собаку. Я только-только привыкать начал, да… Я только-только более-менее расслабился. И все-таки перегнул… Перегнул палку.

Слава богу, рожают Ариша и Сашка в одном роддоме. За обеих договаривался Мишка, так что мне остается лишь узнать, в какой родзал определили Сашу. На входе, как страж, Быстров. После тех событий он все-таки ушел на пенсию. Но многие до сих пор думали, что его «ушли», не понимая главного.

— Где тебя только носило?

— У Мишки был. Как это случилось?

— Мы в ресторане обедали, когда началось…

— Ну, я к ней. А вы бы домой ехали, это может затянуться надолго, а у вас сердце.

— Мал еще меня учить. Да и роды у Сашки стремительные!

— Какие?! — я толкаю дверь, прежде чем Иван Сергеевич успевает ответить. И тут же в уши бьет наполненный болью крик.

— Вот так! Вот так, молодец. И теперь в самый последний раз! Тужься…

Время замирает. Останавливается. Наверное, это все мой неправильно работающий мозг… Мне кажется, в тот момент он фиксирует вообще все, что происходит. Фрагментами. Вспышками… Яркий свет ламп, шорох одежды акушерки, гудение мониторов. И первый вдох моего сына. Я, кажется, его тоже слышу. Его крик, Сашкин плач.

— Какой миниатюрный, три кило всего.

— Орленок, — всхлипывает Сашка. — Василек…

— Глазки еще могут поменять цвет.

— Нет, — смеется сквозь слезы и смотрит на меня, — нет, эти глаза не изменятся.

Я почти не дышу. В груди что-то ворочается, рвется сквозь плоть и кости. Шагаю вперед.

— Сашка… Сашка, моя… Ты за меня выйдешь?

— Прямо сейчас?

— Ну, с кресла все-таки можно слезть, — шучу, сам не понимая, откуда берутся силы.

— Я подумаю, — улыбается та. И нет ничего в тот момент, кроме ее усталой улыбки. А потом мне вручают сына. Я прижимаю его к себе. Касаюсь губами голубой шапочки и шепчу:

— Ну, привет. Я твой папа.

Конец!