Она стала рассказывать сыщице известную мне историю о смерти мужа и завещании. Новостью для меня было лишь то, что, оказывается, большевики пытались опротестовать духовную во Франции, где, в отличие от России, нет закона, отменяющего последнюю волю самоубийц. Дело в том, что часть капиталов хранилась в «Лионском кредите» и их судьба зависела от вердикта местного суда. Но у Хвощовой адвокаты были лучше, чем у безденежных эмигрантов, дело несколько лет перемещалось из инстанции в инстанцию и недавно наконец окончательно решилось в пользу вдовы.

– Поэтому они нанесли свой удар именно сейчас, потеряв последнюю надежду на наследство, – говорила Алевтина Романовна. – Придумали получить куш другим способом.

– Насколько хорошо вы знали этого Миловидова? – спросила Мари. – Для того чтобы похитить ребенка, требуется особенный склад личности. Даже у закоренелых преступников подобный промысел считается скверным.

– Я сама никогда этого мерзавца не видела, я ведь тогда еще не занималась делами. Знаю лишь, что он очень способный химик. Изобрел новую фосфорную смесь, которая удешевила производство спичек и повысила прибыльность. Потому покойный муж и назначил Миловидова главным инженером нашей московской фабрики. Питерская тогда еще только строилась.

– А где Миловидов сейчас?

– Я его, конечно, тогда же уволила, но он преуспевает. Все эти годы я не упускала его из вида. Дело о гибели мужа было закрыто, но роль Миловидова в той истории подозрительна. Сейчас он служит на Путиловском заводе, представляет там интересы французских партнеров.

– Ага, – кивнула Мари. – Стало быть, фигурант находится в Петербурге. Это подтверждает вашу версию.

И опять что-то себе записала.

Поезд давно уже тронулся – ехал берегом моря, потом через плоские холмы Прованса, а мадемуазель Ларр всё задавала вопросы, методично и дотошно, ничего не упуская.

Я пообещал себе, что ограничусь ролью пассивного наблюдателя, коли я тут жертва шантажа и всего лишь «контакт», однако слушал очень внимательно.

На остановке в Марселе доставили новую телеграмму, в несколько сотен слов. Должно быть, она стоила целое состояние.

Из Санкт-Петербурга сообщали, что очнулась няня, которую, оказывается, усыпили хлороформом. Она не в себе, все время рыдает, ничего не видела, ничего не помнит. Похитители с домом Хвощовых не связывались. Происшествие сохранено в полной тайне. Домашняя прислуга и служащие клиники – кроме доктора Менгдена и садовника, нашедшего няню в бессознательном состоянии, – ничего не знают. Депеша была отправлена с домашнего телеграфа (оказывается, бывают и такие).

– Преступникам известно, что я за границей и что требовать выкуп не у кого, – заключила Хвощова, прочитав телеграмму. – До моего возвращения ничего не произойдет. Попробую поспать. Потом будет некогда.

Железная женщина уже взяла себя в руки. Не плакала, не дрожала голосом, лишь двигала желваками да хмурила собольи брови.

Бетти тоже ушла спать. Мари сказала, что ее помощница может существовать только в двух состояниях – или активности, или сна. Если нечем себя занять, сразу засыпает. Зато, когда понадобится, может не смыкать глаз несколько суток.

Таким образом, мы с госпожой Ларр остались в салоне вдвоем.

Она долго разглядывала фотографию Даши Хвощовой, полученную от матери, будто надеялась добыть из прямоугольной карточки некую ценную информацию.

Девочка была премилая, с худеньким нервным личиком и большущими живыми глазами. Одета странно, будто взрослая дама: в шляпке со страусовым пером, длинном платье, в туфельках на высоких каблуках. Алевтина Романовна сообщила, что ее дочь, «маленькая принцесса», сызмальства твердо знает, чего хочет. В прошлом году наотрез отказалась носить «детские наряды» и сама выбирает, как ей одеваться. Мать этому не препятствовала, уважала проявление характера.