триподбородка. Я также не мог не заметить, что с некоторых пор говорящие весы в ванной перестали подавать голос, — определенно Георгина с ними поработала.

И я уже давно не хожу с ней покупать одежду после того, как она закатила жуткий скандал в примерочной «Праймарка»: застряла в свитере 48-го размера, и вытащить ее удалось, только разрезав свитер. По дороге домой Георгина не переставая твердила:

— Ничего не понимаю, у меня же 46-й размер.

Даже мой ослепший друг Найджел, сохранивший, однако, способность различать очертания предметов, обронил на днях:

— Блин, Георгина, похоже, толстеет. Она приходила ко мне недавно, и, пока она шла от калитки к дому, мне казалось, будто сарай с садовыми инструментами ожил и движется на меня.

Жена удалилась на кухню заниматься ужином, и я мужественно переборол соблазн снова вытащить дневник и продолжить чтение — слишком уж был велик риск.

После ужина (салат с консервированным тунцом, молодой картофель, свекольная сальса и клубника из нашего огорода, политая сливками «Элми») я мыл посуду, когда на кухню заглянула Георгина и взяла из буфета пачку печенья. Вытерев насухо все поверхности, рассортировав мусор и оттащив мусорный бак к воротам, я вернулся в гостиную, чтобы посмотреть новости по Би-би-си-4, и увидел, что Георгина уже умяла три четверти пачки. Мне следовало промолчать. Сомкнуть уста и не размыкать их даже под пыткой… Последовавшая ссора напоминала извержение вулкана.

Грейси, которая слушала песни из «Классного мюзикла-2»

[4], врубила проигрыватель на полную громкость и закричала:

— Хватит орать, а не то я вызову полицию!

Из соседнего дома прибежала моя мать узнать, не убила ли меня жена, часом. Голос матери перекрыл наши голоса, положив конец перепалке:

— Георгина, ты отказываешься смотреть правде в глаза! У тебя 52-й! Ну и что?! Прилично одеться можно и в магазинах для крупных женщин — да хоть в той же французской «Пышке».

Георгина бросилась в распахнутые объятия моей матери, и та, глядя на меня, сердито мотнула головой, мол: «Проваливай!»

Сегодня утром жена не провожала меня до порога, когда я, как обычно оседлав велосипед, отправился на работу. На выезде с нашего участка я по привычке обернулся, чтобы помахать на прощанье, но в окне никого не было. Физически я разваливаюсь. Ночью встаю раза три и даже чаще, если позволяю себе бокал вина после вечерних новостей. Естественно, я не высыпаюсь, а по утрам еще и вынужден выслушивать жалобы моих родителей (их дом от нашего отделяет не слишком толстая перегородка): якобы непрерывное журчание воды в бачке мешает им спать по ночам.

Ехал я против ветра и не мог развить приличную скорость, а на подступах к Лестеру меня ждала еще одна неприятность: город перерыли чуть ли не целиком для укладки новых канализационных труб. Меня, злосчастного владельца выгребной ямы, прямо-таки захлестнула желчная ярость. Удивительно ли, что моя жена тоскует по большому городу, если жизнь в Мангольд-Парве не удовлетворяет ее базовых потребностей? В наших примитивных санитарных условиях я виню отца: обустраивая наше новое место жительства, «Свинарню», мы отложили деньги на сточные трубы, но потом одним махом спустили их на пандусы для папаши, вдруг превратившегося в инвалида. А кто виноват в том, что с ним случился удар? Зарядку он сроду не делал — разве что тренировал указательный палец, беспрерывно переключая телеканалы. И словно ему мало причиненного ущерба, отец явно не собирается отказываться от вредных привычек: он по-прежнему выкуривает по полторы пачки в день и обжирается крепко поперченным жареным салом с хлебом.

Я с горечью вспоминаю тот день, когда мои родители купили два руинированных свинарника с задумкой превратить их в жилье. В ту пору я был банкротом и обрадовался бы любой крыше над головой — но сколько можно расплачиваться за прошлые ошибки?!