– Тсс. Детей разбудишь.

– Как ты можешь говорить такое? А «случайная бомбардировка» деревни Карам? Сто невинных жертв! Сам же видел по телевизору!

– Постой. – Тарик опирается на локоть, смотрит на Лейлу. – Ты меня не так поняла. Я хотел сказать…

– Ты не видел всего этого своими глазами, – повышает голос Лейла. А ведь это ссора, их первая крупная размолвка. – Ты уехал еще до того, как началась самая страшная бойня. А я осталась. Война для меня не пустой звук. Я знаю, что это такое. Война убила моих родителей. Да как у тебя язык повернулся? К лучшему!

– Прости, Лейла. Прости меня. – Он гладит ее по лицу. – Ты совершенно права. Я только хотел сказать, есть надежда, что эта война закончится по-другому, не то что все предыдущие.

– Я не желаю больше говорить об этом, – фыркает Лейла, но уже не так громко.

И что это она так на него взъелась? «Я, я…» Ведь его родителей тоже унесла война. И когда Тарик крепко прижимает ее к себе, она не сопротивляется. И поцеловать себя в руку позволяет. И в лоб. Она понимает, что Тарик, наверное, прав. Мирным путем ничего бы не получилось. К тому же есть надежда, что бомбардировки скоро закончатся. Но как ему сказать, что в глубине души она с ним согласна? Это было бы просто нечестно с ее стороны. Перед вдовами. Перед сиротами. Перед мертвыми.

Ночью Залмай закашливается. Лейла не успевает даже пошевелиться. Тарик вскакивает с постели, пристегивает протез, берет Залмая на руки и начинает укачивать. Мальчик обнимает его за шею. Тень мужчины, прижимающего к груди ребенка, движется по комнате туда-сюда.

Когда Тарик опять ложится, Лейла молчит. Только гладит его по лицу.

Щеки у мужа мокрые.

3

Мури для Лейлы – тихая гавань. Работа ей не в тягость, а в выходные они с детьми поднимаются на подъемнике на гору Патриата или выбираются в Пинди Пойнт, откуда в ясный день открывается чудный вид на Исламабад и центр Равалпинди, расстилают покрывало и устраивают пикник на поросшем травой склоне, едят бутерброды с фрикадельками и огурцами, пьют холодный имбирный лимонад.

Спокойствие, размеренность по душе Лейле, именно о такой жизни она мечтала, когда у них с Рашидом все складывалось особенно неблагополучно. Дня не проходит, чтобы Лейла не вспоминала о том, как нелегко ей приходилось.

На дворе 2002-й. Июль. Жаркая ночь. Лейла и Тарик тихими голосами обсуждают перемены, происходящие на родине. А их много. Силы коалиции выбили талибов из всех крупных городов, прижали их к границе с Пакистаном и к горам на юге и востоке. В Кабул вошел международный военный контингент. У страны теперь временный президент, Хамид Карзай.

Лейла решает, что настало время поговорить с Тариком на очень важную тему.

Год назад она бы с готовностью дала отрубить себе руку, только бы убраться из Кабула подальше. А тут вдруг оказалось, что она скучает по городу, где прошло ее детство, ей часто вспоминаются Шор-Базар, сады Бабура[60], Куриная улица, водоносы с бурдюками через плечо, продавцы дынь в Карте-Парване.

Но душевный непокой объясняется не только ностальгией. Каждый день приносит новости: строятся школы, благоустраиваются улицы, женщинам разрешено работать. А Лейла в сторонке. Да, здесь ей хорошо и спокойно… и не более того. Ей часто приходят на ум слова Баби: «Ты можешь стать кем только захочешь. И я знаю, что, когда война закончится, ты ой как пригодишься своей стране». И голос мамы звенит в ушах: «Я своими глазами увижу, как моя родина обретает свободу. А увижу я – увидят и мальчики».

Вот почему Лейлу так тянет в Кабул – хочется самой все увидеть.

Есть и еще причина. Мариам.