Его окружила тишина, почти осязаемая после шума улицы, – это был совершенно другой мир. Лукас ощутил воздух святыни с примесью ароматного дыма, и у него под ребрами затаился страх. Он уже чувствовал, как воспоминания поднимаются со дна его памяти – самые чуждые ему воспоминания; он почти бросился обратно к дверям, пока его не накрыло волной непреодолимых образов. Но потом он напомнил себе, зачем пришел: Совет, Д-альфа, подозрение.

К черту Ӧссе! Слишком мало времени, чтобы скрываться от их идиотского пафоса.

Он огляделся. В зале ожидала дюжина ӧссеан, молча и без единого движения – часть на ногах, большинство на коленях. Все без исключения склонили головы, обратив их к центру, где точно так же без движения стояла фигура Насекомьего бога. По традиции фигура была отлита из гладкой блестящей стали и установлена в карминовом аиӧ – солнце – из розового мрамора и красного гранита. Обычно у святых нимб над головой, но у Аккӱтликса – под ногами. Лукас ухмыльнулся. Было кое-что еще – особенность, которую любой упустил бы из виду, если бы не знал о ней: извилистые струйки, высеченные в лучах аиӧ, уходящие в камень, как высохшие русла горных ручьев, и стекающиеся к ногам Насекомьего бога. Почерневшая корка на их дне выглядела как пыль железистого граната.

Но это была кровь.

Лукас обошел фигуру не глядя на нее и нашел себе неприметное место позади. Его темно-серое шерстяное пончо с длинной бахромой почти сливалось с цветом камня. В стене было несколько дверей, с обеих сторон имеющих узкие доски из иссиня-черного сланца, на которых светились надписи мелом. Он оглядел их – надписи были на чистом корабельном ӧссенском языке, без каких-либо знаков транскрипции и, конечно же, без перевода на какой-либо понятный человеческий язык. Причудливые узоры ӧссенского письма людям очень нравились – это мог быть неплохой принт для футболки, – но, конечно, мало кто разбирался в них достаточно хорошо, чтобы поставить на кон собственную жизнь. Неудивительно, что в этом здании посреди лучшего района Н-н-Йорка, кроме него, не было ни одного землянина.

Но он уже справился с недолгим приступом страха. Обычно Лукас подходил ко всем вопросам с подчеркнутой сдержанностью – даже связанным с Ӧссе; и теперь, когда он видел испуганные набожные выражения лиц своих неединоверцев, к нему возвращалась положительная непредвзятость. «Ну что ж, друзья, и как вы вызубрили святую книжку? – обратился он к ним мысленно. – Надеюсь, у вас найдутся пробелы в образовании, потому что я вообще не хочу тут торчать аж до вечера». Он сунул руки в карманы под пончо – спасибо, Господи, за герданскую моду, приправленную безвкусием землян! – и ждал.

Вскоре в зал вошел мужчина в синей тунике священника. Он держал сверхценный литургический предмет: мокрый гриб с украшенной серебряной рукоятью, название которого, если переписать его человеческим алфавитом, растягивалось на три строчки с дюжиной ӧ и полудюжиной ӱ. Лукас не успел воспротивиться своей натренированной памяти, и она добросовестно выдала ему слово целиком. Пока он невольно повторял в мыслях это слово и ругал ӧссеан за то, что они не могут называть гриб грибом, священник чинно дошел до самого алтаря. Вера предписывала ему ни на секунду не спускать глаз с Аккӱтликса, пока он не подойдет настолько близко, чтобы прижаться лбом туда, где у других, более человеческих, фигур находились бы носки ботинок. Из-за этого он не заметил землянина между колоннами. Завершив священные обязанности, он подошел к стене и в согласии с ритуалом стер надписи с доски у одной из дверей. Затем справа написал новый стих.