Джош услышал голос Рудольфо так, словно профессор находился за толстым стеклом.

Нет. Разумеется, с ним далеко не все было в порядке.

Шестнадцать месяцев назад Джош выполнял одно задание здесь, в Риме. Как выяснилось, он оказался не в том месте не в то время. Райдер фотографировал сцену оживленного спора молодой женщины с коляской и охранника, и вдруг взорвалась бомба. Погибли террористка-смертница, двое случайных прохожих и Андреас Карлуччи, сотрудник службы охраны. Семнадцать человек получили ранения. Мотив преступления так и не был установлен. Ни одна террористическая группировка не взяла на себя ответственность за этот взрыв.

Впоследствии врачи признались Джошу, что они не надеялись на то, что он останется в живых. Когда он через сорок восемь часов наконец пришел в себя, в его сознании начали всплывать разрозненные обрывки каких-то воспоминаний о людях, которых Райдер никогда не знал, о местах, в которых он никогда не бывал, об эпохе, в которой он не жил.

Ни один врач не смог объяснять, что с ним происходит. Не знали этого и все те психиатры и психологи, к которым Джош обращался, выписавшись из больницы.

Они говорили, что налицо была некоторая депрессия, чего и следовало ожидать после этого страшного происшествия, едва не стоившего ему жизни. Разумеется, синдром посттравматического стресса мог вызывать определенные воспоминания, но вот только не такие, от которых страдал Джош. Эти образы были словно выжжены у него в сознании. Они не оставляли ему выбора. Райдер снова и снова возвращался к ним, терзаясь тщетными попытками найти в них какой-то смысл.

Эти воспоминания не имели ничего общего с грезами, которые постепенно блекнут и со временем полностью забываются. Они следовали бесконечной чередой строго определенных картин, не меняющихся, не развивающихся, не обнажающих внутренние слои, скрытые под их жуткой поверхностью. Эти сине-черно-багровые химеры являлись Джошу средь бела дня, когда он бодрствовал. Видения так донимали его, что в конце концов стали последним ударом, разбившим уже треснувший брак, и привели к отчуждению с многочисленными друзьями, которые не узнавали того затравленного человека, в которого превратился Джош. Теперь все его мысли были только о том, как найти объяснение тем эпизодам, которые он пережил в своем сознании после взрыва.

Шесть таких картин были полными. Кроме них в памяти Райдера возникали и десятки других, обрывочных, от которых ему удалось отбиться.

Эти галлюцинации были словно порождены огнем. Они воспламеняли, жгли, испепеляли его способность оставаться тем, кем он всегда был, продолжать деятельность, поддерживать хотя бы какое-то подобие нормальности. Сколько раз Джош мертвенно бледнел, когда видел в зеркале собственное отражение. Он совершенно разучился улыбаться. Даже складки у него на лице будто в одночасье стали глубже. Но хуже всего обстояло дело с его глазами. В них словно затаился кто-то другой, ждущий случая вырваться на свободу. Джоша донимали мысли, от которых ему не удавалось отгородиться. Они набегали на него неудержимым наводнением.

Он жил, боясь своего собственного рассудка, отображавшего калейдоскоп отрывочных образов. Среди них чаще всего появлялись встревоженный молодой человек, живущий в Нью-Йорке конца девятнадцатого столетия, другой мужчина из времен Древнего Рима, втянутый в яростную смертельную борьбу, и женщина, отдавшая все ради своей пугающей страсти.