– Попадись мне такой на старой родине, – вполголоса рассуждал он сам с собой, – я бы не сомневался, что это обувка гнома и, значит, надо искать горшок с золотом. Но здесь ничего такого быть не может…

– Позволь-ка мой башмак, – произнес тоненький голосок у его ноги.

Тим О'Халлоран выпучил глаза и огляделся вокруг.

– Клянусь трубачами пророка Моисея! Неужто я совсем одурел спьяну? Или умом помешался? Ей-богу, мне почудилось, будто со мной кто-то заговорил.

– Не почудилось, а так оно и было, – проговорил тот же голос, но уже с раздражением. – И попрошу у тебя мой башмак, потому что росная трава холодна…

– Душа моя, – сказал Тим О'Халлоран, начиная верить своим ушам, – покажись мне, сделай милость.

– Пожалуйста, я не против, – отозвался голос, травы раздвинулись, и вперед выступил маленький старичок с длинной белой бородой. Был он росточком с мальчика лет десяти, так определил О'Халлоран при ясном свете луны над прерией, и к тому же одет по-старинному, а за поясом на боку у него был заткнут сапожный инструмент.

– И вправду гном, клянусь моей верой! – воскликнул О'Халлоран и хотел было его схватить. Ведь надобно вам сказать, если вы не получили правильного воспитания, что гном – это маленький сказочный сапожник и каждому гному известно место, где зарыт горшок с золотом. Так, по крайней мере, считается на старой родине. Гнома сразу можно узнать по длинной белой бороде и по сапожному инструменту, и кто его схватит, тому он обязан открыть, где спрятано золото.

Но старичок, точно кузнечик, ловко увернулся из-под его руки.

– Так-то в Клонмелле понимают вежливое обхождение? – возмутился он, и Тиму О'Халлорану стало стыдно.

– Право, я вовсе не хотел причинить обиду вашей милости, – пробормотал он. – Но ежели вы и вправду тот, кем кажетесь, у меня к вам небольшое дельце насчет горшка с золотом…

– Горшок золота! – проговорил гном надменно и уныло. – Да будь оно у меня, разве я находился бы сейчас здесь? Все ушло на плату за проезд через море, сам понимаешь.

– М-да. – Тим О'Халлоран поскреб в затылке, не зная, верить гному или не верить. – Оно, может, и так, но…

– Ну вот! – жалобно, с обидой в голосе проговорил гном. – Исключительно из любви к клонмеллскому люду забираешься в эту голую пустыню, и первый же встречный клонмеллец относится к тебе с недоверием. Добро бы ольстерский, от них всего можно ждать. Но О'Халлораны всегда были настоящими патриотами.

– Были и есть, – отвечал Тим О'Халлоран. – И никто не скажет, что О'Халлоран отказал в помощи бедствующему. Я тебя не трону.

– Клянешься?

– Клянусь, – сказал Тим О'Халлоран.

– Тогда я залезу к тебе' под куртку, – попросился гном, – а то холод и росы прерий меня погубят. Ох, горькое это дело – эмиграция, – он испустил тяжкий вздох. – Чего только про нее не врут.

Тим О'Халлоран скинул куртку и завернул в нее гнома. Теперь он смог поближе его рассмотреть: вид у гнома был, бесспорно, самый что ни на есть жалкий. Мордочка такая чудная, детская, и длинная белая борода, а одежка вся рваная, выношенная, и щеки ввалились от голода.

– Гляди веселей. – Тим О'Халлоран похлопал его по спине. – Ирландцы так легко не скисают. Только ты мне все же расскажи, как это тебя сюда занесло. А то я никак в толк не возьму.

– Мог ли я отстать, когда пол-Клонмелла пустилось в плаванье? – отвечал отважный гном. – Клянусь костями Финна, ты меня не за того принимаешь.

– Отлично сказано, – похвалил Тим О'Халлоран. – Просто я до сих пор не слышал, чтобы Добрый Народец уезжал в эмиграцию.