Он взял с комода шляпу с траурной лентой и черные перчатки, подал тете руку и повел ее к лестнице. Карету подогнали к самому крыльцу, поскольку ночь была очень сырая и ветреная. Они забрались в экипаж. Слуга поднял меня, отец усадил к себе на колени, и мы тронулись.

Несмотря на грохот колес, шум городских улиц, рев ветра и беспрестанный стук дождя, я в моем удобном положении заснул и проснулся, только когда карета остановилась перед собором Святого Михаила. Мы вышли. Большие двери распахнулись и, как только мы вошли, сразу закрылись. Внутри все было тихо, одиноко и окутано мраком, который едва-едва рассеивали два светильника. Один тускло поблескивал за портьерой органной галереи, другой нес в руке впустивший нас причетник. Он был в стихаре, лицо скрывала маска.

– Все собрались? – спросил герцог Веллингтон.

– Да, милорд, все у гроба.

– Тогда веди нас, – продолжал его светлость.

Служка повиновался и, взяв светильник, повел нас вперед. Мы прошли под исполинскими сводами купола, высоту которого скрывала царящая в церкви тьма. Орган издал одну-единственную ноту. Когда она затихла, полились другие, и вскоре темное пространство собора заполнила приглушенная скорбь моцартовского «Реквиема». Я остановился послушать. Леди Сеймур взяла меня за руку и молча потянула вперед. Мы приблизились к входу в королевскую усыпальницу Уэлсли. Наш вожатай постучал. Дверь открыли изнутри, и мы вошли. Множество светильников горело в обители мертвых, но так тускло и бесцветно, словно пламя брезгует здешним воздухом. Каменные стены выглядели темными и сырыми, но не склизкими. Из ниш, приготовленных для гробов, три были заполнены. Перед каждой стояла погребальная урна. Посередине на возвышении белый бархатный покров скрывал маленький гроб. Рядом расположились те, кто пришел проститься с усопшим. От входа я отчетливо видел всех; опишу их как смогу подробнее.

В изголовье гроба стоял доктор Стенхоуп, примас Ангрии, облаченный сообразно сану, справа от него – доктор Самнер в обычном траурном платье, слева – доктор Элфорд, одетый так же. Чуть поодаль, скрестив руки на груди и устремив глаза в пол, прислонился к стене Заморна, бледный и неподвижный, словно сам – ждущий погребения труп. Ни слезинка не дрожала в длинных опущенных ресницах, а чело, как обычно, туманила скорее суровость, нежели скорбь. Подле него стояла Мина Лори, обращенная всем телом (полагаю, неосознанно) к нему, прочь от остальных. Она много плакала, но слезы ее лились обильнее при взгляде на бледное лицо застывшего рядом герцога.

Напротив стоял Эрнест Фицартур. Он закрыл лицо руками, влага сочилась между пальцами, но, исполненный тем же духом, что и отец, он из гордости не выражал свою скорбь рыданиями или всхлипами. Сила его чувств казалась удивительной для столь юного существа. Я видел, как трудно ему их сдерживать.

Кроме перечисленных знакомых мне лиц, присутствовали еще двое. Они расположились в изножье гроба: дама и джентльмен, она в двойной вуали черного крепа, он – в черном плаще. Они переговаривались очень тихо, затем дама подошла к Заморне и что-то произнесла участливым тоном. Герцог слабо улыбнулся и сказал, чтобы она поговорила вот с ним (указывая на Эрнеста), «если хочет утешить страждущего».

– Нет, – промолвила дама. – Пусть Эдвард[14] плачет. Он утратил товарища детских игр и должен печалиться. Однако для вас эта смерть – в некотором роде избавление.

– Что ж, Эмили, – возразил герцог, – вы не видите слез на моих щеках. Бедная Мина, – он сочувственно повернулся к ней, – рыдает о своем питомце, я же спокоен как… – Он выразительно кивнул на фигуру в черном плаще.

– Спокоен, Август! – промолвила дама. – Внешне да, но лицо ваше бело как смерть.

– Эмили, – ответил герцог, – поднимите его капюшон и гляньте, не побледнел ли и он?

Она покачала головой и отошла.