Альдоджи кружился по комнате, взмахивал руками, добавляя света своей счастливой улыбкой. Он сорвал с себя фартук — мастер, завершивший великий труд, — и уселся в кресло.

— Бенвенуто…

Бьянка вытянула руки, чуть развела пальцы, любуясь кольцом. Потом медленно стянула его и бросила Бенвенуто. Тот поймал, продолжая с восхищением смотреть на красавицу. В ее глазах горели искры, похожие на ту, что жила в камне кольца.

— Этот мир так прекрасен и так непрост. Он свободен от нас. И мы не всегда можем в нем быть свободны. Вот так не свободна и я, — она принялась кружить по комнате, как давеча кружился Бенвенуто. — Я замужем. Я связана узами семьи. И буду с ними до смерти. Ты помнишь мой заказ? Я приняла его. Спасибо, мастер мой.

Прощай.

Она выпорхнула из мастерской и исчезла. Исчезла и улыбка Бенвенуто.

В мастерской сделалось мрачно, как перед грозой. И гроза разразилась. Оцепенелый сидел Бенвенуто в своем кресле, сжимая в кулаке уже не дорогое ему кольцо. Ему хотелось закричать.

Позвать кого-нибудь на помощь. Но он не мог.

Ему хотелось вскочить и броситься следом за той, что ушла навсегда. Но он не мог. Ему хотелось перестать быть. Но он не мог. Он был еще нужен этому миру.

Потом он встал. Сжимая в потном кулаке кольцо, направился к статуе. Взгляд его не предвещал ничего хорошего. Он остановился перед мраморной фигурой, постоял и вдруг резким движением набросил ей на палец кольцо.

Кольцо как будто ожидало этого. Оно легко легло на палец и, казалось, намертво приросло к нему. Бенвенуто, не веря глазам своим, попытался снять кольцо. Но не смог. Его красивое лицо исказила гримаса, и он плюнул на окольцованный мраморный пальчик. Это все, что он смог.

— Марио! Марио! Люди! Марио! Вот дьявол!

Дьявол! Дьявол! Уберите ее с глаз моих!

* * *

— Все ли у тебя готово, братец?

— Готово, ваша светлость.

— Ящики, значит, вскроешь, боковины отнимешь. И чтоб к девяти утра прислал за мной.

Да насчет кофею не забудь распорядиться. Гостей много будет.

— Слушаю-с. А…

— Нет! На Стрелку я поеду сам.

— Волнения б только не было, ваша светлость.

— Управитесь! — приказным тоном объявил Юрьев и вышел.

Николай Леонидович — смотритель Летнего сада — опустился на стул и просидел несколько минут, опустив плечи, глядя в никуда. Затем, кряхтя, поднялся и пошел по Дворцовой аллее к старой петровской пристани. На пристани его помощник Ерофеев с бригадой плотников сооружали подъемное устройство. Нынче ночью им предстояло принять и поднять груз из Италии — шесть больших ящиков со скульптурами.

— Все ли у тебя готово, братец?

— К ночи управимся, лишь бы волны не было…

— Управишься, Ерофеев, а то граф с нас все шкуры посдирает, ужо пообещал. И чтоб к семи у Грота все стояло. И чтобы чисто было. Сам буду в восемь. Прощай.

Наступила белая ночь. К часу Ерофеева разбудил бригадир плотников: «Баржа на подходе». И верно, с Невы в Фонтанку баркасом верповали плоскую баржу с ящиками на палубе.

Ее подвели под стрелу и пришвартовали. Старшина гребной команды баркаса, выбравшись на берег, спросил старшего. Плотники указали на Ерофеева.

— Осмелюсь доложить, ваше благородие, прибыл с командой в помощь.

— Пусть матросы помогут поднять, а ты иди со мной.

Они подошли к Гроту, и Ерофеев объяснил, как и где надлежит ящики расставить. Затем они вернулись к пристани, где плотники и матросы с помощью стрелы и всех известных им матерей поднимали первый ящик. Удачно.

К ящику по бокам пришили по брусу, и, взявшись по трое за каждый конец, понесли к Гроту. Там брусья оторвали. Операцию повторили еще пять раз. Последний ящик все-таки стукнули при подъеме. Ерофеев чуть голос не сорвал, матеря уставших людей. А плотникам еще надо было разобрать стрелу и вскрыть ящики. И матросикам надо было отбуксировать баржу в порт.