— Нет. Это тоже моя вина. Извините, я забыла сказать вам об этом. Как только я увидела его, я будто сошла с ума. Я куда-то рванулась, не зная, что предпринять, и налетела на кухонный стол. Тарелка и суповая миска упали и разбились.

— Был кто-нибудь еще в доме?

— Нет. Наши дети уже взрослые. Нам помогала по хозяйству одна пара, которая здесь и жила, но сейчас они работают у моего мужа в городе.

Он кивнул.

— Два раза в неделю ко мне приходит женщина убирать дом.

Я ждала, что он отпустит какую-нибудь полицейскую остроту, типа: «Держу пари, что вам не понадобится и двух дней, чтобы забыть об одиночестве». Но он промолчал.

— Сигнализация была отключена, — продолжила я.

Гевински сидел и слушал, изредка поглаживая галстук темно-серого цвета с маленькими желтыми кленовыми листочками.

— Я включила сигнализацию, когда пошла спать. Это я хорошо помню. Но Ричи знал код.

— А почему бы ему не знать?

— Он здесь больше не жил.

— А где он жил?

— В городе.

— Вы разведены?

— Мы расстались. Собирались разводиться. Адвокаты заканчивают сейчас работу над договором о разделе имущества, но уехал он в конце июня.

Гевински по пальцам посчитал время; один, два, три, четыре. Октябрь.

— Вы вышвырнули его отсюда? — его голос звучал так сочувственно, что я сказала: «Да».

— И правильно сделали.

— Нет. Он оставил меня. Ради другой женщины.

Он полез во внутренний карман пиджака и достал блокнот.

— Полагаю, это старая история, — мягко сказал он.

— Верно.

— Вы знаете, кто она?

Я назвала фамилию Джессики, ее адрес и номер телефона, Я знала все это, потому что там жил Ричи, подыскивая им жилье, где, как он говорил, они могли бы развернуться. Ради полной ясности я также сказала, что Ричи планирует жениться на ней, как только закончится наш бракоразводный процесс. И хотя меня не спрашивали, сообщила ему свою фамилию, возраст и род занятий. Поблагодарив меня, он записал все это к себе в блокнот.

— Можете подождать здесь буквально минуту? — спросил Гевински.

Я утвердительно кивнула.

— Очень признателен вам за содействие.

Он вышел.

Я забарабанила пальцами по столу, но старое полированное дерево заглушало звук. Я прошлась по комнате. Пушистый персидский ковер поглощал звук моих шагов. Убранство каждой комнаты в Галле Хэвен делало более утонченным все, что в них находилось. Это был пунктик Ричи. Помню, как он увлекся, когда декоратор говорила ему гнусавым, сварливым голосом, что структуру драпировочной ткани, будь то шелк или ситец, можно состарить. Она обычным способом окрашивается в баке с чаем, после чего выглядит пожелтевшей и совсем древней. Как старая монета.

Но, когда Ричи получил материал, он уже успел в нем разочароваться. Разочаровался он и в декораторе и сказал мне, что ее стремление сделать новую монету старой соответствует вкусам нуворишей. «Эта шлюха не заслуживает снисхождения. Уволь ее», — сказал он мне. Я бы сделала это с удовольствием, но она так раздувала ноздри, что я побаивалась ее. «Сделай это сам», — попросила я его. «С удовольствием», — ответил Ричи. Удалось ему это не сразу, и мы еще некоторое время испытывали судьбу с шелковой узорчатой тканью для портьер и облицовкой камина, пока она не исчезла окончательно.

«Наплевать на все это, — подумала я. — Мне надо одеться и принять успокоительное». Я подошла к двери, но, как только я переступила порог, полицейский в форме поднял руку в знаке: «Стоп! Дети переходят улицу».

— Я должна переодеться, — объяснила я. Он отрицательно покачал головой.

— Почему?

Он пожал плечами. Лицо его было совершенно бесстрастным.

— Пожалуйста, я только поднимусь наверх.

— Я должен спросить разрешения сержанта Гевински, — он продолжал стоять на месте.