– Черт возьми! – сказал Хоб. – Эмиль, бросьте дурачиться. Вы вызвали меня на Сен-Габриэль, а потом притащили сюда. Пожалуйста, объясните, какого черта вам нужно, и отпустите меня домой.

– О, какие мы воинственные! – хмыкнул Фошон. – Что, вам так не терпится вернуться к своей Мариэль?

– Не то, чтобы очень, – признался Хоб. – Сегодня я должен был готовить свое знаменитое чили для толпы издательской публики…

– Так Мариэль вас ждет? Скажите ей, что вас задержали в полиции по важному делу. Это избавит вас от скандала.

– Плохо вы знаете Мариэль, – возразил Хоб, – если думаете, что такой пустяк может служить извинением.

– Мне бы следовало предупредить вас насчет этой дамы.

– Так какого ж черта вы меня не предупредили?

– Не ребячьтесь, – сказал Фошон. – Знаете, Хоб, что мне в вас не нравится? Вы не владеете искусством пустой болтовни. Вы, вообще, читали когда-нибудь романы про сыщиков? Коп и частный сыщик должны сперва побеседовать о всякой всячине. И полисмен вечно гонит пургу, прежде чем доберется до сути дела.

– Мне некогда читать романы про сыщиков, – сказал Хоб. – Я слишком занят сыском.

– А в свободное время?

– Предпочитаю Пруста.

– Кто был тот мужик под брезентом?

– Стенли Бауэр.

Лицо Фошона вытянулось.

– Хоб, ну что это такое! Вам полагалось сказать, что вы видите его первый раз в жизни – но я-то успел заметить, как расширились ваши глаза, когда вы его увидели, – потом вы должны были признаться, что, возможно, встречали его пару раз, и так далее, пока, наконец, вы не раскололись бы, что это – ваш брат, давным-давно пропавший без вести.

– Инспектор Фошон, кончайте валять дурака! А если уж вам так хочется подурачиться, отведите меня в ресторан и угостите хорошим обедом.

– Неужели Мариэль вас не кормит?

– Мы договорились, что расходы будут пополам. А у меня нет денег.

– А как же ваш знаменитый чек из Америки?

– Не пришел пока.

Фошон хмыкнул с насмешливым сочувствием.

– Так что, Мариэль содержит вас обоих?

– Ну! Это против ее принципов. Содержать молодого мужчину? Никогда в жизни! Мариэль покупает еду на одного и делает вид, что я питаюсь на свои.

– А вы что делаете?

– Жду, пока она уснет. А потом подъедаю, что осталось. Пролежавшую три дня баранину или телятину в застывшем сале. Всегда приятно. А на десерт – лежалый сыр с зеленой плесенью.

– Дорогой мой, примите мои искренние соболезнования. Способность женщины унижать мужчину сравнима лишь со способностью мужчины мириться с унижением.

– Это кто сказал, Ларошфуко?

– Да нет, на самом деле, мой батюшка. Он, бывало, рассказывал замечательные истории об арабских танцовщицах, которые приходили к ним в лагерь под Сиди-Бель-Аббесом…

– Я бы с удовольствием их послушал, – сказал Хоб. – Особенно за стаканчиком белого вина в «Пье дю Кошон».

– Так вы говорите, Стенли Бауэр?

– Да. Это имя всплыло у меня в памяти, как только я его увидел. Жаль, что больше я ничего не помню.

– А где вы с ним встречались?

– Из головы вылетело! – сказал Хоб, постучав себя по лбу. – Говорят, от голода человек делается забывчивым.

– Хоб! – произнес Фошон. Его голос из шутливого внезапно сделался угрожающим. – Не надо со мной играть!

– Это что, фраза из одного из ваших детективных романов? – поинтересовался Хоб. – А почему бы мне с вами и не поиграть? Я хочу жрать, и мне вовсе не улыбается возвращаться на бульвар Монпарнас и готовить чили. С чего это вы, французы, взяли, что чили – деликатес?

– Мы всегда путаем экзотическое с желанным, – ответил Фошон. – Это наш особый дар.

– О Господи! – Хоб уронил голову на руки.

– Как вам плохо! – сказал Фошон. – Ладно, не буду вас больше мучить. Идемте. Быть может, тарелка паштета освежит вашу память.

– Добавьте к этому утиное филе, – сказал Хоб, – и я расскажу вам, что произошло с судьей Крейтером.