Но любить я из-за этого меньше не перестал, мою чувство изменилось, дьявольски развратилось, оно перородилось, и заново выросло, во что-то страшно-огромное, беспощадное, по-зверски, по-черному требовательное, вечное.

- Привет, - в нескольких шагах от меня звучит ее голос.

Медленно, словно галюцинацию спугнуть боюсь, поворачиваю голову.

Она стоит рядом, черные волосы после душа влажно блестят, она кутается в свитер с высоким воротником, словно в такую жару ее пробирает холод.

- Привет.

Я соскучился, хочу за руку взять и увести отсюда, мне наплевать, что еще с нами случится, я ради нее стены ломать буду, головой пробивать потолки, заберу с собой в лес или в горы, и мы станем отшельниками, будем жить на отшибе в заброшенном домике, смотреть на звезды с высоты Эвереста, падать в пенные волны где-нибудь на краю штатов.

Мы никому не помешаем, я ничего больше от жизни не требую, ее лишь.

- Нельзя вечно винить меня в смерти твоего отца, Ира, - приближаюсь к ней. - С нами много чего случилось. Но нужно смириться. И двигаться дальше.

Она смотрит внимательно, взгляд ясный, блестящий, моя черная смородина, вижу свое отражение, жду ее слов.

- Мы уже двигаемся, - говорит она, наконец. Тянет руку, касается моего пиджака.

Еще пару секунд смотрит мне в глаза.

И за моей спиной щелкает замок.

- Выгоняешь? - усмехаюсь.

- Я замужем, Илья. Ты через две недели женишься.

- Твой муж...

- Я ему все скажу.

Ее голос чистый, уверенностью льется, она шире распахивает дверь и отступает на шаг.

- Счастливой семейной жизни, Илья.

Там, за спиной, улица, я порог перешагну - и все точно кончится, я не могу сделать этого, но я должен, последнее желание смертника - в парке на рассвете, я ей обещал, я ей шептал, чтобы она представила, что я умер.

И вот она представила.

И если ей так легче.

- Счастливой семейной жизни, Ира, - поправляю пиджак.

Шагаю на крыльцо.

И просто хлопаю дверью.