— Держи ее спокойно, — грубо говорит Степан Андрею, останавливаясь достаточно близко передо мной, чтобы я могла почувствовать отвратительный луковый запах его дыхания, когда он говорит. Он прижимает острие ножа между моих грудей, одаривая меня злобной улыбкой, от которой мой желудок снова переворачивается, скручиваясь узлом, пока меня снова не тошнит. — Это платье выглядит так, словно знавало лучшие дни, — говорит он со смехом, кряхтя, когда вонзает нож в ткань достаточно сильно, чтобы мне пришлось заставить себя не вскрикнуть от давления острия, упирающегося в мои ребра. — Я думаю, пора его срезать. Не так ли, Андрей?

Андрей пожимает плечами, похотливо хихикая.

— Заодно посмотрим, так ли хорошо выглядит то, что под ним, как мы думаем.

Затем Степан хватает ткань над моей грудью, используя нож, чтобы разрезать материал, разрезая его на части, когда он распиливает атлас. Резким движением руки он сдвигает его вбок, продолжая резать, вниз к моему пупку, где останавливается, снова вдавливая острие ножа мне в живот.

— Я мог бы выпотрошить тебя, как животное, — рычит он, крутя нож, пока я не чувствую, что он слегка порезал кожу, и я прикусываю нижнюю губу, отказываясь издавать звук. Если он сделает гораздо больше, я не знаю, смогу ли я молчать, но я буду держаться так долго, как смогу.

— Степан — предупреждающий голос Андрея раздается у меня за спиной, но Степан только усмехается, крутя нож немного сильнее. Я чувствую, как что-то теплое и жидкое стекает по моему животу, и я чувствую, как ко мне снова подступает тошнота, когда я понимаю, что это, должно быть, моя собственная кровь.

Это все? Это тот момент, когда они решают, что со мной больше не играют?

— Есть много деталей, без которых ты, вероятно, могла бы прожить, — говорит Степан в разговоре, в то время как острие ножа покидает место, где он вонзился, и продолжает разрезать мое платье. Он снова дергает ткань, разрывая ее посередине, так что она внезапно свисает по обе стороны от меня, обнажая мою грудь. Только тонкие черные бесшовные трусики, которые я носила под платьем облегают мои бедра.

— Срежь эти ремни, — продолжает он, бросая взгляд в сторону Андрея, и вот щелчок чего-то похожего на нож поменьше. Я чувствую быстрое нажатие лезвия и ощущение, как оно разрезает ремни на моих плечах. Затем платье падает лужицей испорченной ткани на пол, оставляя меня почти без ничего, что могло бы прикрыть меня вообще. Я не могу даже попытаться использовать свои руки, потому что они все еще скованы за моей спиной.

Я хочу позволить себе начать дрожать. Я хочу плакать. Я хочу рассыпаться и развалиться на части, но я не могу. Эти двое мужчин лишают меня всего: моего достоинства, моей одежды, а вскоре, я уверена, и моей жизни. Я не доставлю им удовольствия видеть, как я дрожу, съеживаюсь и рыдаю. Я буду держаться так долго, как смогу, прежде чем издам еще один жалобный звук.

— Что думаешь? — Спрашивает Степан, хитро глядя на меня. — У нее есть какие-нибудь ответы для нас? — Он поднимает нож, и я чувствую новый приступ тошноты, когда вижу, как моя собственная кровь влажно блестит на кончике.

— Возможно — говорит Андрей, пожимая плечами из-за моей спины. — Она могла бы знать много. Или немного. Или ничего.

Что я должна знать? Новая дрожь страха пробегает по моему позвоночнику, потому что я мало что знаю о том, что могло бы быть полезным для таких мужчин, как они. И я не совсем уверена, что они в это поверят.

— Посади ее. — Степан тычет в мой сосок кончиком ножа, продвигаясь внутрь, пока мне не приходится сдерживать крик страха. Я помню, как он говорил, раньше, что необратимого ущерба не должно быть, но что, если это изменилось? Что, если это продлится только до тех пор, пока они не поймут, что у меня для них ничего нет?