— Куда же ты пойдёшь вся распаренная, доченька? Стемнеет уж скоро.

— Мам, не волнуйся, я скоро приду. Схожу в рощу, воздухом там подышу.

— Ох, не понимаю я тебя, Фаюшка. В той роще, как будто мёдом намазано, нешто во всей деревне мест поближе нет, где можно подышать?

— Есть конечно, но среди берёз дышится особенно легко.

Фая высушила удлинённые до плеч волосы, заплела их в косу, оделась потеплее и вышла на улицу, всучив в руки матери небольшую стопку с фотографиями сына с присяги и те, что тот присылал уже после.

Красавец внучек, волос светло-русый, сам голубоглазый, рослый, косая сажень в плечах. И, что интересно, не похож ни на кого из родителей. В кого только таким уродился? Вроде и у матери, и у отца глаза карие. Наверное, в какую-нибудь дальнюю родственницу зятя пошёл.

Таким образом мать успокаивала свою совесть. Внутренний голос нашёптывал без устали, что дочь несчастна, да ты мол в глаза её грустные погляди, по ним же всё без особого труда прочесть можно, но Рая быстро затыкала его и знай себе твердила:

"Нет, что ни говори, но хорошая у Фаи получилась семья, жаль только ребёнок один, им бы ещё доченьку. Да и сейчас ещё не поздно, Фаюшке ведь и сорока ещё не исполнилось, всего-то 38 годок пошёл.

Младшенький мой народился, когда мне почти 40 было, только вот прожил всего ничего, ушёл на небеса в детском возрасте, как будто сглазил его кто. Хотя известно кто, Зинаида, больше некому.

Это же она костерила меня на чём свет стоит и проклинала, когда думала, что Никитушка от мужа её нагуляный. Золовка тогда совсем из ума выжила, надеялась себе дитя забрать, даже денег за него предлагала.

Потом, когда мальчик заболел и помер, всё твердила, что это меня Бог наказал. Может и правда наказал, что отдать не согласилась? Как знать, если бы жил с ней Никитушка, может ничего такого бы не произошло?

От грустных мыслей Раису отвлёк стук калитки, она обрадовалась, думая, что это дочь быстро с прогулки вернулась. Но не тут-то было, спустя пару минут в дверь вплыла Зинаида, собственной персоной. Помяни чёрта, он и появится, быстро прискачет на зов.

— Привет, сношенька, как ты, милая? Вот шла мимо, дай думаю загляну, может водицы подать тебе надобно, раз уж больше некому? Гляжу с улицы в окна, какую иллюминацию себе устроила, свет всюду включен, али праздник у тебя какой?

— Да, праздник, гости у меня.

— Это кого же к тебе нелёгкая принесла? Неужто кто-то из сыновей или снох сподобился наконец таки? — золовка рыскала по дому глазами, делая вид, что не знает, кто именно из гостей прибыл.

— Нет, Фаюшка ко мне приехала, гостинцев навезла.

— Понятно, могла бы и не спрашивать, никому ты больше не нужна. А тётку родную по отцу значит навещать не нужно, да? Короткая нынче у детей память, не помнят они добра, неблагодарные.

— А за что ей тебя благодарить, не скажешь? Ты же её терпеть не могла?

— Неправда, Файку я всегда любила, хоть и языкастая девка росла. Так что же, где она? И пошто от тётки прячется?

— Прогуляться вышла, соскучилась говорит по берёзкам.

— Да уж, по берёзкам скучает, а о тётке даже не вспомнила.

— Будя ворчать, Зинаида, налей себе лучше чаю, да отрежь пирога. Извини, не могу за тобой поухаживать, ты уж как-нибудь сама.

В это время Фаина подошла к двум берёзкам, что стояли рядышком, склонившись друг к дружке пожелтевшими кронами. Когда-то, ещё в той, прошлой жизни, они с Ильёй отождествляли свою пару с этими белоствольными деревьями.

В отличие от них самих, берёзы были по-прежнему верны друг другу. Уж и Ильи давно нет в деревне, неизвестно, что с ним, да как. С тех пор, как расстались, так и не слышно о нём ничего.

Она тоже стала другой, но когда бывает в родных местах, всякий раз непременно заглядывает в рощицу, чтобы поздороваться с двумя неразлучными деревцами, символом её так и неслучившегося женского счастья.