– Вот как? – говорю. – Атеист? Лично я никогда такими делами особенно не увлекался. Даже получил один раз в начальной школе приз за хорошее знание Библии.

– Он дразнит дядю Сиднея: выскочит из-за угла и отпускает возмутительные шуточки насчет Ионы и кита. Этот скетч послан нам небом. В обыденной жизни поди сыщи удобный случай поколотить полицейского. Хотя кто-кто, а этот наглый Эрнест Доббс заслуживает взбучки. То он своими подлыми шуточками порочит Иону и кита, то спрашивает дядю Сиднея, откуда взялась жена Каина. Естественно, что чувствительному священнику это неприятно, так что давай, миленький, сомкни ряды, и пусть виновный получит по заслугам.

От таких речей у меня в жилах взыграла кровь Вустеров и пробудились рыцарские чувства. Я пообещал Коротышке, что к тому времени, когда под занавес грянут «Боже, храни короля», полицейский Доббс ощутит на себе последствия нешуточного боя, и она меня любезно поблагодарила.

– Я вижу, ты покажешь себя молодцом на этом вечере, Берти. Имей в виду, от тебя ждут больших свершений. Вся деревня уже много дней только о том и говорит, что о предстоящем приезде Бертрама Вустера, великого лондонского комика. Ты будешь украшением программы. А, видит Бог, украшения этой программе понадобятся.

– Кто еще там выступит?

– Да так, кого удалось наскрести по соседству… Ну, и Эсмонд Хаддок. Он поет песню.

По тому, как она произнесла это имя, будто выплюнула с омерзением, я удостоверился, что ей и правда острый нож в сердце – данный Эсмонд Хаддок и его сомнительное поведение и что прав был Китекэт, предупреждая, чтобы я тактичнее касался этой темы. Поэтому я сказал, аккуратно подбирая слова:

– Ах да. Эсмонд Хаддок. Помнится, Китекэт мне о нем рассказывал.

– Ну, и что он говорил?

– Да так, всякое.

– В связи со мной?

– Д-да, до некоторой степени.

– Что именно?

– Н-ну, он вроде как намекнул, если я правильно его понял, что вышеупомянутый Хаддок не вполне по-хорошему поступил с нашей девушкой. По словам Китекэта, ты и этот современный Казанова были некоторое время тому назад как два голубка, но потом, попорхав, он тебя бросил, будто дырявую перчатку, и пристал к Гертруде Винкворт. Все, должно быть, не так на самом деле, Китекэт, конечно, напутал.

И тут она мне все выложила. Наверно, девушка, неделями ходившая с острым ножом в разбитом сердце, начинает понимать, что девичья гордость – это, конечно, хорошо, но душу облегчает лишь чистосердечное признание. Ну, и потом, поделиться со мной – это ведь не то что посвятить в свою личную жизнь постороннего человека. Вспомнила, поди, как мы посещали с ней один танцкласс, и, возможно, перед ее мысленным взором возник образ отрока Вустера, слегка прыщавого и в костюмчике маленького лорда Фаунтлероя.

– Нет, ничего он не напутал. Мы действительно были с ним как два голубка. Но он не бросил меня, как дырявую перчатку, это я бросила его, как дырявую перчатку. Я сказала ему, что не хочу больше иметь с ним никакого дела, до тех пор пока он не проявит твердость и не перестанет пресмыкаться перед своими тетками.

– А он, значит, пресмыкается перед тетками?

– Да. Червь несчастный.

Этого я так оставить не мог. И получше люди, чем Эсмонд Хаддок, бывает, пресмыкаются перед тетками, о чем я ей и сказал. Но она не слушала. Девушки, я уже замечал, обыкновенно не слушают, что я говорю. Лицо у нее вытянулось, взгляд затуманился, губы, вижу, слегка дрожат.