Демоны Хазарии и девушка Деби - Узиэль Меир (2008)

Их было одиннадцать. Шесть парней, одетых в дорогие шкуры и опоясанных десятью ремнями. Они несли огромные носилки. Две высокие черноволосые женщины шли за ними, иногда догоняли бегом носилки, чтобы вытереть носы двум детям, сидящим на носилках. Там же лежала молодая женщина, покрытая шкурой, крайне ослабевшая, бледная. Каштановые волосы слиплись колтуном, лицо было белым, как и язык. Пятый день у нее не прекращались рвоты, сотрясающие носилки. Одна из женщин бежала рядом с носилками, спрашивая, как больная себя чувствует, пыталась покормить ее кашей. Больная ничего не ела, не говорила. Лишь иногда глубоко вздыхала, оглядывала саму себя и снова тяжко вздыхала.

Двое детей сидели, выпрямившись, как могут лишь дети, глядя на дорогу, которая утомляла их своим однообразием. Сколько раз можно было развлекать их окликом: «Вон, зайчиха».

Один из носильщиков нашел положение, богатое возможностями. Девушка, бегущая рядом с носилками, время от времени прикасалась к нему, опиралась на него во время бега и, при этом, занималась больной.

Он изгибал тело так, что одно плечо поддерживало носилки, а сам старался, как можно больше, соприкасаться с девушкой. Естественно, ожидал отпора, которого не было.

Он был красив тонкими чертами лица, черным волосом, стыдливой наивностью, которая вовсе не вязалась с его действиями.

Девушка, конечно же, ощущала близость тела юноши. Но он, как все мужчины, думал, что она, быть может, не чувствует того, что происходит. Она решила продолжать эту отличную идею – следить за больной на носилках. «Бедная моя», – говорила она ей по-итальянски.

Все эти прикосновения – не прикосновения, рвота, заросли не мешали всей группе двигаться довольно быстро без остановок. Душевные и сердечные бури не препятствовали продвижению этих людей.

В один угол огромных носилок был воткнут тонкий шест из удивительно крепкого сухого дерева, на верху которого развевались два флага. На белом нарисован хлебный колос. На черном – тускло-белая шестиконечная Звезда Давида, и некое подобие раскрытого цветка анемона, что произрастает в стране Израиля.

Ветер ерошил верхушки трав и тополей, и флаги, хоть и были коротки, развевались на ветру.

Вот уже час мужчины несли носилки без отдыха по низменности, покрытой почти в рост человека зелеными сырыми травами, в сторону вздымающихся вдали холмов. К ним они и направлялись. Но теперь они вынуждены были остановиться, ибо путь им преграждал довольно широкий ручей голубеющих вод, по тихим берегам которого росла роща молодого орешника, чьи листья светлели по-весеннему.

Две коровы паслись на траве под огромной плакучей ивой. Люди опустили носилки. Кто-то из них сказал: «Останавливаемся здесь». Говорили на смешанном хазарско-ивритском языке или, скорее, на иврите с примесью хазарских слов. Целые области говорили только на иврите. В других же областях мешали этот язык с языком готтов. Во всяком случае, «ништ гут» и «мейделе» («нехорошо» и «девочка» на языке идиш. Примечание переводчика – в эллиптическом стиле автора) – знали все. Даже те, кто обитал далеко от мест проживания готтов. Служанки – арабки, шведки или болгарки – учили детей родным языкам. Были и такие, которые, в стиле тех лет, брали рабов для обучения детей греческому языку. Но писали, все же, главным образом, на иврите. На других же языках писали слова ивритскими буквами.

Один из носильщиков тяжко вздохнул, потер плечо, затем размял прыжками напряжение в ногах, ударяя ими по травам. Женщины собрались вокруг больной, лежащей под шкурами, мерили ей жар.