На знаменах и касках, подобно воинственному кличу, было начертано: «Да здравствует Муссолини!»

В зрительном зале миланского театра «Манцони», построенного в стиле барокко с обильной позолотой, свет был приглушен. Освещенными оставались только ложи. Бинокли присутствовавших направлялись на дотоле неизвестный профиль мужчины, сидевшего во второй из них. Тридцатидевятилетний Бенито Муссолини, казалось, намеревался провести остаток вечера со своей женой Рашель и двенадцатилетней дочерью Эддой, и ничто другое его не занимало.

Но вот свет был погашен, и тяжелый занавес раздвинулся. Начинался первый акт оперы Ференца Мольнара «Лебедь». Когда ведущая актриса Лина Паоли стала исполнять арию принцессы Беатрис, Муссолини принял свою обычную позу. Подперев подбородок белыми, почти женственными руками, он устремил свой взор вперед, подобно бульдогу, сидящему в конуре.

Большинство зрителей знало о Муссолини не более тех нескольких строк, что были помещены в его ежедневной газете «Иль Пополо д'Италиа», рассчитанной на чернь. До 1912 года в Милане его вообще не знали. Только став заместителем директора по хозяйственной части социалистической газеты «Аванти», он прослыл репортером острым на язык. Мало кто мог предположить, что этот человек, изгнанный из рядов социалистов в 1914 году в связи с вступлением Италии в войну и создавший новую фашистскую партию, набравшую в 1919 году менее жалких пяти тысяч голосов на парламентских выборах, сможет привести страну на грань начала гражданской войны.

Не знали зрители и того, что Муссолини был в этом самом театре на вчерашнем представлении вместе со своей новой любовницей красноволосой Маргеритой Заффарти, художественным критиком газеты «Иль Пополо». Предусмотрительно он сидел в глубине ложи, невидимый для посторонних, пока один из заместителей главного редактора не принес ему сообщение о том, что клермонские фашисты уже начали мятеж. Прочитав сообщение, Муссолини сказал:

– Ну вот и началось. – Затем, возвратив тому бланк депеши, добавил: – Сохрани ее, она может стать историческим документом.

На этот раз план Муссолини был иным. Он решил появиться на публике, чтобы о нем пошли разговоры. Его склонность к интригам достигла критической стадии. Сидя неподвижно, он устремил свой взгляд на освещенную сцену, однако в середине второго акта неожиданно сказал жене и дочери:

– Пора уходить!

Рашель даже не стала возражать. Она привыкла к выходкам Бенито, к тому же опера ей не нравилась. С большим удовольствием она пошла бы пусть даже в пятый раз на оперетку «Герцогиня дю Табарин». Рашель спокойно восприняла и его сообщение, что через несколько дней они возвратятся в свои бывшие апартаменты на третьем этаже дома номер 38 по улице Форо Бонапарте.

Репортеры, собравшиеся в редакции газеты «Иль Пополо», обменялись многозначительными взглядами, когда туда вошел коренастый Муссолини (рост его составлял сто шестьдесят семь с половиной сантиметров). Редактор по международным вопросам Пьеро Парини подумал, что еще несколько дней назад газета не находила сбыта, и главный вход был буквально завален отпечатанными тиражами. В помещение редакции постоянно заходили делегации различных фашистских комитетов, оставляя на сохранность ручные гранаты у Арнальдо, младшего брата Муссолини.

В редакции никто не знал, сколь важна была для него отмена чрезвычайного положения. Мысль о том, что король явно напуган, придавала ему смелость. Буквально через несколько часов после сообщения он направил во дворец одного из своих лидеров Цезаря Марию де Веччи, ревностного монархиста, которого лично знал король.

– Я хочу, чтобы народ Италии знал, что я отказался подписать декрет, вызвавший бы несомненно гражданскую войну, – сказал ему король и добавил: – Думаю, что через неделю об этом будет забыто.

– Ничто не будет забыто, – заверил его де Веччи. – Напомним, если станет необходимо, ваше величество.