Мысль о свободе обожгла Сина. Он не мог даже мечтать о жизни, когда не будет скован цепями, когда никто не будет командовать им и мучить его.

При этой мысли Син скривил губы. Разве он когда-нибудь знал что-либо иное? Даже в Англии он не знал ничего, кроме мучений, ничего, кроме насмешек.

«Убей его, и делу конец. Поешь сегодня, а о завтрашнем дне думай, когда он наступит».

Это было все, что знал Син, и именно это вело его сквозь короткую тяжелую жизнь.

Он пополз вперед.

Генрих проснулся в тот момент, когда почувствовал руку на своем горле, а затем ощутил, как холодное острое лезвие прижимается к его кадыку.

— Одно слово — и ты мертв. — Холодные грубые слова были произнесены с акцентом, в котором слышалось смешение шотландского, норманнского и сарацинского наречий.

В испуге король оглянулся, чтобы посмотреть, что это за человек, которому удалось проскользнуть мимо его охраны, и… поверил себе. Перед ним стоял тощий, тщедушный мальчик, одетый в сарацинские лохмотья. Он смотрел на него черными глазами, лишенными каких-либо эмоций, словно взвешивал цену королевской жизни.

— Чего ты хочешь? — спросил Генрих.

— Свободы.

— Свободы? — Король поморщился, услышав, как мальчик произнес это слово со странным акцентом.

Тот кивнул, и его глаза ярко блеснули в темноте. Эти глаза принадлежали не ребенку, они принадлежали демону, который побывал в аду.

Лицо мальчика распухло и почернело от побоев, разбитые губы потрескались и запеклись, кожа на шее кровоточила, как будто он носил железный ошейник, который постоянно старался снять с себя. Взглянув вниз, Генрих увидел такие же отметины на его обоих запястьях. Да, у кого-то была привычка держать ребенка на цепи как животное, и он приобрел привычку бороться с кандалами.

Когда он заговорил, его слова поразили Генриха еще сильнее, чем его измученный вид.

— Если ты дашь мне свободу, я буду верен тебе до конца своей жизни.

Если бы эти слова исходили от кого-нибудь другого, Генрих рассмеялся бы, но в этом ребенке было что-то, убедившее короля, что принять от этого мальчика заверение в верности — это поступок и что, однажды высказанное, оно на самом деле драгоценно.

— А если я скажу «нет»?

— Я тебя убью.

— Если ты это сделаешь, моя охрана схватит тебя и убьет.

— Они меня не схватят, — медленно покачал головой мальчик.

В этом Генрих нисколько не сомневался. Ребенок был достаточно ловок, если сумел пробраться так далеко.

У него были длинные черные волосы и черные глаза, однако его выжженная солнцем кожа была светлее, чем у тех, кто родился в этих местах.

— Ты сарацин?

— Я… — Мальчик замолчал, жестокость исчезла из его взгляда, и в его глазах отразилась боль, такая глубокая, что Генриху стало не по себе. — Я не сарацин. Я был пажом у английского рыцаря, который продал меня сарацинам, чтобы получить возможность купить себе возвращение домой.

Генрих лежал не шевелясь. Теперь он понимал, почему у мальчика такой жалкий вид. Нечего и говорить о том, какие оскорбления и издевательства обрушились на него со стороны сарацин. Какое же чудовище могло продать ребенка в руки врагов! Такая жестокость ошеломила Генриха.

— Я освобожу тебя, — сказал он.

— Лучше не шути. — Мальчик подозрительно прищурился.

— Это не шутка.

Мальчик отпустил его и отошел от кровати.

Генрих смотрел, как он присел на корточки у стены, положив одну руку на парусину, без сомнения, готовый вскочить, если Генрих сделает резкое движение. Медленно, чтобы не напугать его, Генрих поднялся и встал с кровати.

— Они придут за мной. — Мальчик был явно встревожен.

— Кто придет?