Прежде чем начать нашу историю, сообщу читателям некоторые сведения о самом себе. Меня зовут Ричард Адамс, я сын фермера из Камберленда, моя мать была родом из Корнуолла. Во мне течет кельтская кровь, которой, вероятно, и объясняется моя любовь к странствиям. Теперь я уже пожилой человек, и, полагаю, мой конец не так далек: мне исполнилось шестьдесят пять лет. Из зеркала на меня глядит высокий худощавый господин, мой вес около ста сорока фунтов – да-да, не удивляйтесь: пустыня сожрала весь мой лишний жир, хотя когда-то я походил на Фальстафа; у меня карие глаза и продолговатое лицо, я ношу остроконечную бородку, такую же седую, как и мои волосы. Я по природе своей самокритичен и прямо скажу, да и зеркало не лжет, что по внешнему виду напоминаю старого козла; кстати, туземцы, среди которых я жил, особенно люди племени халайфа, державшие меня в плену, дали мне прозвище Белый козел.

Но довольно о моей внешности. Что до моей профессии, то я врач, принадлежащий к старой школе. Студентом, а затем молодым доктором я всегда выделялся из своей среды и возвышался над средним уровнем. Однако в жизни человека нередко случаются обстоятельства, которые меняют весь его привычный уклад. Короче говоря, так вышло, что я не пожелал оставаться в Англии, хотя мог благополучно жить на родине и иметь отличную врачебную практику до конца своих дней. Меня тянуло повидать мир, и я на много лет отправился в дальние страны.

Мне было сорок лет, когда я практиковал в Каире, – упоминаю об этом лишь потому, что именно здесь я познакомился с Птолеми Хиггсом, который уже тогда, молодым человеком, отличался исключительными познаниями в области древностей и лингвистики. Он говорил на пятнадцати языках, причем так, как будто каждый из них был его родным, он свободно читал на тридцати двух языках и разбирал иероглифы с такой же легкостью, с какой любой англичанин читает «Таймс».

Я лечил его от тифа, но не взял с него вознаграждения, потому что он потратил все свои сбережения на покупку скарабеев и тому подобных экзотических древностей, при виде которых он дрожал от азарта и готов был выложить любые деньги. Этого небольшого одолжения с моей стороны Хиггс никогда не забывал: несмотря на все свои недостатки (я уже упоминал о его вспыльчивом, несдержанном характере), Птолеми был преданным, надежным другом.

В Каире я женился на женщине из племени коптов. Она принадлежала к коптской знати, и, по преданию, ее род вел начало от одного из фараонов времен Птолемея, что кажется мне вполне вероятным. Она получила хорошее воспитание и приняла христианство, хотя, конечно, по сути своей осталась восточной женщиной, а для европейца жениться на такой женщине очень опасно, особенно если он продолжает жить на Востоке и отрезан от людей своей расы. Женитьба вынудила меня покинуть Каир, переехать в Асуан, тогда малоизвестное место, и практиковать исключительно среди туземцев. Мы жили с женой в полном согласии, пока чума не унесла ее, а вместе с ней и мое счастье. Подробности своего брака я опускаю, потому что для меня все это настолько священно и вместе с тем тяжело, что писать об этом мне трудно. У нас с женой был сын, которого, в довершение всех моих несчастий, украли люди племени махди, когда мальчику исполнилось всего двенадцать лет.

Теперь я вплотную подхожу к теме повести. Никто другой не напишет ее за меня: Оливеру все время некогда, а Хиггс не в состоянии; там, где дело не касается древностей, он инертен и беспомощен. Итак, делать это приходится мне. Как бы то ни было, если рассказ получится неинтересным, повинен в этом буду я, а не наши приключения, сами по себе весьма необычные.