Преступность и порок перешли в активное наступление. Множились истории о жуликоватых владельцах «концерт-салонов», исковеркавших жизни честных женщин, которые пытались найти работу; об агентах, ради наживы пристраивавших несовершеннолетних девочек в бордели; об ассистентках портных и мальчишках-газетчиках, доставлявших товары в притоны, салоны и игорные заведения и не устоявших перед искушением разгульной жизни. К концу 1880-х порок всех мастей фактически вышел из-под контроля:

«Со времен войны не было в нашем городе такого разгула преступности и такого приволья негодяям. За последние два месяца было совершено несколько жестоких и умышленных убийств. Юные девушки были обесчещены, грабители врывались в дома, служители закона неподобающе обращались с гражданами, новорожденных младенцев безжалостно лишали жизни, бесчисленное количество людей по мнимым или реальным причинам лишило себя жизни собственноручно, и этой кровавой эпохе деградации не видно конца»[34], – писала та же «Маскот» в 1888 году.

Черные и иммигранты – в основном итальянцы, – конечно же, становились козлами отпущения, на которых возлагали вину за беззаконие и упадок нравов. Постоянные жалобы местных газет на непристойное поведение посетителей «негритянских кабаков»[35] становились особенно ожесточенными, если нарушитель оказывался цветным. Преступность и насилие, царившие в «маленьком Палермо» (захолустной окраине Французского квартала), вызывали еще большее недовольство прессы. «Если бы нам пришлось выбирать между негром и даго, – писал один из журналистов в 1889 году, – полагаю, мы предпочли бы неотесанного сына Африки грязному, лоснящемуся от жира сыну Италии. Даго – проклятье Нового Орлеана»[36]. То, что обе этнические группы считались «политически неблагожелательными элементами», лишь усиливало антагонизм в среде коренной англоамериканской элиты. Голоса черных избирателей считались выставленными на торги, а итальянцы и прочие мигранты обеспечивали крепкую поддержку «Кольцу»[37] – мощной коррумпированной демократической машине, контролировавшей в те годы администрацию города.

Для так называемого «респектабельного» Нового Орлеана ситуация стала безнадежной. Беззаконие, едва шевелящийся муниципальный аппарат, необузданный секс и пороки, все чаще выставляемые на показ, угрожали репутации не только отдельных граждан, но и всего города. А ведь именно тогда Новый Орлеан отчаянно нуждался в стабильности и процветании. Годы довоенного расцвета, когда благодаря хлопку, сахару и рабам Новый Орлеан стал Королем Юга, давно ушли в прошлое. Гражданская война и оккупация федералов обременяли местную экономику, а конкуренция со стороны новых железнодорожных узлов и морских портов, развивавшихся быстрее, сделала город коммерчески уязвимым.

Еще совсем недавно Новый Орлеан был четвертым по величине городом страны, сейчас же опустился на девятое место. В абсолютных числах экономика города по-прежнему росла, но долги, в которых погрязла администрация Нового Орлеана, сильно ограничивали его способность конкурировать с другими городами[38].