Я сидел в таком состоянии в большом кресле у окна. Трепетало пламя свечи. Неожиданно дверь тихо отворилась. Это была Мона. Она подошла ко мне, обняла и нежно поцеловала. Я почувствовал слезы на ее лице.

– Тебе все еще грустно? В чем, черт возьми, дело?

Вместо ответа она села мне на колени. Мгновение спустя она уже рыдала на моей груди. Я дал ей поплакать, молча поглаживая по голове.

– Это так ужасно? – спросил я наконец. – Неужели даже мне не можешь рассказать?

– Нет, Вэл, не могу. Слишком это отвратительно.

Слово за слово, и я все-таки вытянул из нее, что произошло. Опять ее семейка. Она должна была повидаться с матерью. Дела обстояли хуже, чем всегда. Что-то там с закладной – надо срочно платить, иначе они лишатся дома.

– Но главное не это, – сказала она, продолжая хлюпать, – а то, как она со мной обращается. Как будто я грязная. Она не верит, что я замужем. Обозвала меня шлюхой.

– Раз так, то, ради бога, брось думать о ней, – разозлился я. – Мать, которая говорит такое, не имеет права называться хорошей матерью. Нет, это невероятно. Где мы возьмем три тысячи долларов, да еще срочно? Она, должно быть, рехнулась.

– Пожалуйста, Вэл, не надо. Мне от этого только становится хуже.

– Я ее презираю, – не мог успокоиться я. – Не моя вина, что она твоя мать. По мне, так она просто пиявка. Пусть сама разбирается со своими делами, безмозглая старая сука.

– Вэл! Вэл! Пожалуйста… – Она снова зарыдала, пуще прежнего.

– Хорошо, больше не скажу ни слова. Извини, что позволил себе выразиться.

В этот момент звякнул дверной колокольчик, потом раздался быстрый стук в оконную раму. Я вскочил и бросился открывать. Мона продолжала плакать.

– Будь я проклят! – воскликнул я, увидев, кто пришел.

– И следовало бы тебя проклясть – прячешься от близкого друга столько времени. Я тут за углом живу, а о тебе ни слуху ни духу. Как всегда, а, шельмец? Ладно, как поживаешь? Могу я войти?

Это был Макгрегор, которого в тот момент мне хотелось видеть меньше всего.

– Что стряслось… кто-то умер? – воскликнул он, увидев свечу и Мону, съежившуюся в кресле и горько плачущую. – Поссорились, что ли? – Он подошел к Моне, протянул руку и, помявшись, погладил ее по волосам. – Не позволяй ему обижать себя, – промямлил он, пытаясь изобразить участие. – Нашли чем заниматься в такой прекрасный вечер. Вы, ребята, еще не обедали? А я-то хотел пригласить вас пойти куда-нибудь. Не представлял, что у вас тут дом плача.

– Бога ради, можешь ты помолчать! – взмолился я. – Почему бы не подождать, пока я все не объясню.

– Пожалуйста, Вэл, не говори ничего, – проговорила сквозь слезы Мона. – Сейчас я буду в порядке.

– Вот это другой разговор, – сказал Макгрегор, сел рядом с ней и с глубокомысленным видом изрек: – Никогда не стоит отчаиваться.

– Ради бога, хватит чушь молоть! Разве не видишь, что у нее неприятности?

Макгрегор тут же переменился. Вскочив на ноги, он спросил:

– Что случилось, Ген, что-то серьезное? Извини, если лезу не в свое дело.

– Ладно уж, только помолчи немного. Я рад, что ты зашел. Может, это хорошая мысль, пойти куда-нибудь пообедать.

– Вы идите, а я лучше побуду дома, – умоляюще сказала Мона.

– Если я могу чем-нибудь помочь… – начал Макгрегор.

Я расхохотался:

– Можешь, конечно можешь. Найди нам три тыщи долларов к утру!

– Господи, из-за этого-то вы в таком горе? – Он вынул из нагрудного кармана толстую сигару, откусил кончик. – А я уж думал, у вас действительно трагедия.

– Это шутка, – ответил я. – Дело совсем не в деньгах.

– Я всегда могу вам одолжить десятку, – бодро сказал Макгрегор. – Когда речь заходит о тыщах, мне это дико слышать. Никто не в состоянии взять и выложить три тыщи долларов, или ты этого не знаешь?

– Да не нужно нам трех тысяч, – отмахнулся я.

– Тогда что она плачет, просто так?