Ганнон прекрасно знал, что будет дальше. Если Ганнибал попытается встретить вражеские легионы или преследовать их, они уйдут и скроются в горах, где огромное превосходство карфагенян в коннице утратит свое значение. Не в первый раз молодой человек вспоминал предупреждение Магарбала сразу после Канн. Не совершил ли их полководец ошибку, решив не идти тогда на Рим? Ганнон не был уверен, но не выдавал своих сомнений ни одной душе, кроме Мутта и Бостара. Такие рассуждения вызывали чувство неверности, да и все равно никто не знал правильного ответа на этот вопрос. Все равно невозможно предсказать, как оно могло получиться. Сожаление о прошлом никому не приносило пользы, решил он. Нужно думать о настоящем.

– Нельзя сказать, что наши дела плохи. Ганнибал непобедим. После Канн ни разу никому не показалось иначе.

– Прости, командир.

Мутт заметил что-то неподобающее и, выкрикивая команды, направился к солдатам.

Ганнон вернулся к своим раздумьям. В Иберии ситуация не так хороша, как была раньше. Видя поражения карфагенян, многие племена переметнулись на сторону Рима. К счастью, в Сицилии[1] все иначе. Там у Карфагена новые могущественные сторонники. Гиппократ и Эпикид, два знатных сиракузца, воевавших вместе с Ганнибалом, а потом посланные им на остров устроить беспорядки, недавно взяли под свой контроль великую сиракузскую твердыню. Успешный захват города, в течение пятидесяти лет неизменно поддерживавшего Рим, увеличил вероятность дальнейшей поддержки острова Карфагеном. Ганнон молил богов, чтобы сиракузские и карфагенские войска на острове оказались победоносны. Такой исход принес бы Ганнибалу подкрепления, которые будут тепло приняты.

«Война захватила нас по всей Италии от края до края», – думал карфагенянин. Его правая рука потянулась к шее, пальцы скользнули под одежду, скрывавшую шрам. Он получил его, будучи пленником в Виктумуле, в тысяче стадий к северу. Рану нанес ему римский командир Пера, ублюдок-садист. Несомненно, эту грязную крысу убили при захвате города, но Ганнону хотелось лично увидеть, как тот отправился в подземный мир. Бомилькар, карфагенянин, спасший тогда Ганнону жизнь, потом был зачислен в другую ливийскую фалангу. Он пережил битву на Тразименском озере и при Каннах, и последующую кампанию. Ганнон почувствовал укол вины, что не поддерживает с ним связи, и решил вечером разыскать его. Нужно взять с собою кувшин доброго вина.

Он направился к Мутту. Вместе они провели пару часов, потея, крича на солдат и заставляя их выполнять сложные маневры. Но когда закончили, Ганнон начисто забыл об Аврелии и своих тревогах о ходе кампании.

– Мутт, пойдем со мной сегодня вечером, – сказал он, когда они вели солдат обратно в лагерь.

– Куда, мой командир?

После столь долгой работы вместе почтительное обращение казалось неестественным. Ганнон уже не раз говорил заместителю, чтобы тот обращался к нему менее официально, но все было тщетно.

– Солдаты должны знать, что между тобой и мной есть разница, командир, так же как между мной и ими, – отвечал он.

Мутт был упрям, как мул, и потому пришлось смириться.

– Я хочу разыскать Бомилькара. Того, кто вытащил меня из темницы в Виктумуле, – пояснил он, потому что лицо собеседника ничего не выразило. – Я не видел его несколько месяцев. Хорошо бы выпить с ним несколько чаш вина. Твоя компания меня бы очень устроила. И его тоже.

– Хорошо, командир, это звучит… – Мутт прервался, когда мимо, болтая, проехали на конях несколько нумидийцев, как всегда, без доспехов, в одних туниках без рукавов, – неплохо, – закончил он.

– Прекрасно. – Ганнон хлопнул его по плечу.

Он предвкушал прекрасный вечер. В редких случаях, когда удавалось уговорить заместителя выпить вместе, устраивался настоящий разгул. Впрочем, это не имело значения. В настоящий момент жизнь протекала спокойно. Никого из начальства не обеспокоит, если один день командир фаланги проведет в постели, приходя в себя.