При таких то обстоятельствах, однажды вечером, в первых числах февраля, трое молодых людей шумно обменивались переполненными через край стаканами в одном из ресторанов квартала Монмартра.

Это были офицеры, как можно было судить по их блестящим мундирам, и все трое принадлежали к лучшим корпусам, – двое из них служили в королевском жандармском корпусе, один во флоте.

Ужин приближался уже к концу, хотя он и продолжался очень долго, так как это был дружеский кружок, собравшийся после долгой разлуки: моряк был в плавании, а жандармы дрались в Валансьене. Они собрались тут, чтоб иметь возможность задушевно приветствовать друг друга наедине, без женщин, без посторонних, так что никто не мешал их откровенной беседе и их излияниям.

Излияния эти были в полном ходу в ту минуту, как мы входим в кабинет, нарочно избранный для этого маленького празднества.

Все были оживлены, разгорячены, но никто не был пьян; что именно и нужно для живой беседы.

– Ах! прелестный вечер, господа, – сказал моряк. – Я редко чувствовал себя счастливее, и в таком состоянии, в каком вы меня видите, я всегда брежу о всемирном счастье.

– И все это, – сказал один из его друзей, улыбаясь, – из-за одного лишь взгляда женщины, украдкой уловленного в узком проходе!

– Видишь ли, мой милый Генрих, – возразил моряк, – вы все – слишком счастливые смертные, далеко не так цените эти маленькие блаженства, как я.

– Я протестую! – вскричал третий. – Мы не менее твоего, суровый старый моряк, чувствительны к благосклонностями, по крайней мере, что касается до меня, то я признаюсь в этом, не краснея, сколько бы я ни менял гарнизона, здесь всегда кто-нибудь заживет, – сказал он, ударяя себя в грудь.

– Знаю, знаю! Вы оба также влюблены! И по странному стечению обстоятельств, оба влюблены в двух прелестных красоток, подруг дамы моего сердца, и они вместе составляют трио, подобное тому, которое мы образуем в настоящее время.

– И они все три также красивы, осмеливаюсь сказать, как храбры мы все трое.

– Подруги короля, фрейлины его двора, как мы – братья по оружию и его офицеры.

– Шарль прав, – вскричал Генрих, – это совершеннейшая трилогия.

– И ты считаешь нас менее себя чувствительными к благосклонностям наших красавиц! – сказал Генрих.

– Я выражусь яснее, – сказал моряк, мысли которого, быть может, вследствие его профессии представляли серьезный характер, даже когда он говорил самым веселым образом, – вот что я хотел сказать: что, дыша одним воздухом с этими прелестными молодыми девушками, которые вас любят, и будучи в состоянии их видеть каждый день, близко подходить к ним, вы не знакомы с этой тоской по разлуке, причиняющей много забот, но также вы и не испытали сильных радостей при возвращении!..

– О, дорогой энтузиаст!..

Испустивший этот возглас не был однако ни менее его пылок, ни менее его восторжен, так как все трое обладали великодушными, горячими, храбрыми и влюбчивыми натурами, как это и подобает двадцатипятилетним мушкетерам.

– Подумайте же только, добрые друзья, что ведь я не видал мою дорогую Мари уже восемнадцать месяцев, с тех пор как я плаваю по морям.

– Да, это правда!

– И то в последний раз я видел её в этом старинном Руэргском замке, где живут нелюдимо семейства д’Эскорайлль и Фонтанж. Ей было всего семнадцать лет, и тогда уже была видна её чудесная красота, которою теперь все восхищаются и о которой все в настоящее время кричат!.. Ах!..

– Ну что же! Помилуй меня Бог, – сказал один из его собеседников, – ты сейчас вздохнул!

– Она находится на верху блаженства, – сказал шаловливо другой, – вот это уже нелогично!

– Это правда, но это невольно.

И точно какая-то тень промелькнула на его лбу.

– Ну, что это значит? Ты делаешься мрачным?