Она продолжала плестись по лесу. Что было отвратительно. «Вытащи правую ногу из снега, подними, снова поставь. Вытащи левую ногу, повтори то же. Повтори, повтори, повтори». Зоя начала терять счет времени. Сто метров она проходила целую вечность… и еще сильнее замедлилась, когда ей пришлось перебираться через упавшее дерево. У нее заболели голени и колени, а потом – спина и шея. И она зациклилась на дырке в верхней части шапки, где раньше была кисточка. Зое казалось, что дырка все расширяется и расширяется, и чувствовала, как ветер запускает ей в волосы костлявые пальцы.

После минут двадцати Зоины щеки, которые были отчасти открыты, стали обжигающе горячими. Она собралась было стащить перчатки и каким-то образом содрать с лица кожу, но в последний момент поняла, что это полный бред. Она и ее мозг перестали играть в одной команде. Это жутко перепугало ее.

Уклон закончился, и Зоя увидела впереди громадную старую пихту. «Молодые деревья, старые деревья, мертвые деревья». Она прошла по лесу почти треть пути. Зоя приказала себе идти, не останавливаться ни за что, пока не сможет прислониться к этому первому гигантскому дереву. Тогда все снова станет реальным.

Шагах в десяти от пихты Зоя споткнулась обо что-то, скрытое снегом, и плюхнулась на живот. Голову прострелило болью. Она ударилась о камень или пень и почувствовала, как у нее на лбу наливается шишка. Стащив перчатку, она дотронулась до ушиба, а когда отняла руку, то пальцы оказались темными от крови.

Зоя решила, что все не так уж страшно.

С трудом ей удалось встать сначала на колени, а потом и на ноги. И, сделав первую пихту своим финишем, она прошла оставшиеся несколько метров. Добравшись до дерева, она привалилась к стволу и ощутила волну облегчения: как бы погано все ни было, рождественской ели не радоваться невозможно.

Теперь Зоя была уже во второй части леса – и пройти оставалось чуть больше половины километра. Деревья были мощными: они возносились к небу и росли на достаточном расстоянии друг от друга, так что до нее стали доходить жалкие остатки дневного света. Здесь следы Джоны и собак стали четкими и ясными. Похоже, теперь они шли по тропе. Она снова двинулась вперед, стараясь не думать ни о чем, кроме ритма собственных шагов.

Она рисовала себе, как найдет Джону и поведет домой. Представляла, как будет заворачивать его в одеяла, пока он не начнет с хохотом протестовать: «Я! Тебе! Не! Рулет!»

Зоя провела на улице уже минут тридцать или сорок, а температура упала уже чуть ли не до минус двадцати пяти. Ее трясло, словно от удара током. Когда она прошла примерно половину расстояния по старому лесу, все тело болело и вибрировало, словно камертон. А буран вроде как еще усилился. Лес вокруг нее начал распадаться. Ветер отрывал ветки и расшвыривал их во все стороны. Целые деревья падали и ложились поперек дороги, перегораживая ее.

Она остановилась отдохнуть у дерева. Пришлось. Зоя повела фонариком, пытаясь понять, сколько осталось до озера. Вот только пальцы у нее ослабели, и фонарик выскользнул из них, упав в снег.

Свет погас.

Зоя упала на колени и стала искать фонарик. Сумерки сгустились, так что ей пришлось шарить по снегу. Ее колотило все сильнее: сначала казалось, что она дотронулась до электрической изгороди, а теперь нервы дергало так, что, по ощущениям, Зоя сама стала электрической изгородью… но это ее не волновало. Не волновала ее ссадина или царапина, или что там пульсировало болью на лбу. Ее не волновало то, что под снегом прятались ветки и колючки и что они царапали ей кожу даже сквозь перчатки. У нее все равно уже почти пропала чувствительность. Простояв на коленях несколько минут – может, две, а может, и десять, она уже понятия не имела, – ей удалось что-то нащупать в снегу. С радостным криком (или, скорее хрипом) она вытащила находку. Вот только это оказался не фонарик.

Это была одна из Джониных перчаток.