Кёлер происходил из цирковой семьи и уже мальчиком, как он нам рассказывал, выступал с Ривельсом. Он чрезвычайно интересно и забавно рассказывал о цирке и цирковых артистах, его историям особый колорит придавало ярко выраженное саксонское произношение. У него был болезненный цвет лица, так как его в течение длительного времени мучила малярия. Он также имел неприятности с животом. Впрочем, каждый после боевых вылетов на нервной почве страдал животом. Единственным исключением был Бахманн, который, когда мы сидели в готовности в своих кабинах, порой за минуту до взлета просил принести ему супа. Он ел с почти садистским удовольствием, так как было очевидно, что оно увеличивается выражениями отвращения других пилотов к такому неестественному самообладанию.

Фрейтаг отдыхал, положив ноги на корзину. Его белые сандалии были сделаны из хромовой кожи, которой обычно протектировались топливные баки самолетов; он носил идеально белые носки. Его одежда всегда была чиста и безупречна, что еще больше подчеркивало нетрадиционную манеру одеваться.

– Признаться, Арним, – произнес он, лениво поворачиваясь к Кёлеру, – сегодня вы не произвели сильного впечатления на «мародеров».

Кёлер посмотрел на него с удивлением:

– А что вы можете сделать, когда располагаете только восемью машинами? Это те же самые парни, что имели обыкновение ежедневно бомбить нас в Северной Африке. Хотя их бомбометание все еще неточное, полет в строю стал лучше. Когда вы идете на них, трассеры льются на вас, словно из душа.

– Я не уверен, что это не прелюдия к появлению «боингов» и «либерейторов»[24], – спокойно заметил Фрейтаг.

Он озвучил мысль, что занимала умы всех нас. Я знал, о чем все думали, – как во время атаки эти большие бомбардировщики будут выглядеть в наших подсвеченных прицелах. Я также знал, что, когда дойдет до дела, они откроют огонь слишком рано, чтобы повернуть и уйти, а шансы остаться невредимыми очень малы, потому что тактика единственной атаки стала каждодневной рутиной, а также потому, что каждый из них, ощущая закон средних чисел, будет спрашивать себя: «Сколько еще…»

Бахманн был одним из тех, кто, казалось, вовсе не имел никаких нервов. Лежа на раскладушке, он шепотом беседовал со Штраденом, который около него расслаблялся в старом шезлонге.

– Бахманн, расскажите мне, в чем там дело с Рейнертом[25], – обратился к нему Фрейтаг.

– О, в настоящий момент Рейнерт не совсем в порядке. Сегодня в полдень он дефилировал по улицам деревни в своем белом кителе. На боку у него болтался парадный кортик.

– Рейнерту нужна женщина, – заявил Фрейтаг.

– Люди фыркали, словно дренажные трубы, когда видели его наряд вверху и внизу.

– Ни одна из женщин здесь не обратит на нас внимания. Все, что они хотят, так это увидеть, как мы уйдем.

– Не будьте слишком суровы к Рейнерту, – сказал Фрейтаг, – он не был дома с прошлого лета. У него была девушка в Бари – он тратил на нее все деньги. Она работала на кухне в «Ориенте» и носила черное платье с маленьким белым воротником, застегивающимся на кнопки. Ее стол сиял словно зеркало. Он всегда приходил на кухню, чтобы проверить чистоту и взять у нее уроки итальянского. Вы знаете, как это делается, – касаетесь ее носа и спрашиваете: «Как это называется?» То же повторяете с подбородком и продолжаете далее, медленно опускаясь вниз.

– Но почему он возит с собой белый китель? – спросил Кёлер.

Фрейтаг налил себе еще стакан и ответил:

– Потому что не хочет выглядеть столь же потрепанным, как вы.

Как и прошлой ночью, никто не испытывал никакого желания возвращаться в дом. Фрейтаг обнимает светловолосую девушку за талию. Ее бабушка неотрывно следит за его рукой, в то время как девушка остается тихой и неподвижной.

Беседа возобновилась, когда Штраден внезапно поинтересовался позывным для дневных вылетов.

– Одиссей, – говорю я, – подходящее имечко, Одиссей.