– Да, странно. Это колокол затрезвонил? А вон, видишь, фонари вдоль причалов? Ничего не забыли, до последней мелочи, чтоб поймать этого типа!

– Удачи им не хватает, вот чего. Не будет им удачи, говорю тебе! Давай-ка спустимся и глянем через дверь, что там происходит в каюте.

– А если зверюга выпрыгнет и вцепится нам в глотки?

– Если он выпрыгнет, Дэйв, он ничего нам не сделает.

Он вытащил кольт и показал брату.

– Ты видишь, как я с ним в случае чего управлюсь, малыш? Я не промахнусь по такой мишени, как волчье сердце, если уж Команчу приспичит поссориться с нами.

– Ладно, иди первым. Я не собираюсь добывать славу таким способом!

И Дэвид пошел за братом.

Они спустились по ступенькам к двери каюты, которая была широко распахнута; Эндрю посветил фонарем внутрь и обнаружил весьма странную картину! Там, на полу, лежал огромный пес, и скрученные из разорванной простыни полосы связывали все его четыре лапы вместе, а повязка вокруг головы надежно стягивала челюсти и затыкала пасть.

– Пресвятое небо! – только и мог вымолвить Дэвид. – Он сделал это в одиночку! И тихо! Но ради чего он трудился, связывая волка?

– Я объясню тебе, ради чего, Дэйв, да только ты станешь надо мной смеяться.

– Ну, попробуй.

– Одиночка Джек знал, что, когда он вырвется на свободу, пес побежит за ним, и если на палубе еще будут люди, Команч на пути к воде разорвет им глотки. Так что он обезвредил Команча, прежде чем самому сбежать.

– Энди, ты скоро сделаешь из Одиночки Джека святого!

– Как бы то ни было, факт налицо. Он связал Команча. Если ты найдешь тому лучшее объяснение, скажи мне!

Но Дэвид молчал, лениво подталкивая носком ботинка распростертое тело зверя.

– Ты посмотри, какой в его глазах горит зеленый дьявольский огонь, – сказал он. – Это все тот же Команч. И я, признаюсь, озадачен. Как этому парню удалось его связать? И как он вообще заманил его в воду, чтоб тот спас его?

– Я не собираюсь впадать в мистику и выдумывать проблемы такого сорта, когда их и так более чем достаточно. Но вот что я тебе скажу: это просто еще одно доказательство того, о чем я говорил тебе еще до того, как с Команчем так управились. В этом паршивце есть изрядная доля собачьей крови, и в нем просто проснулись собачьи качества, когда пришлось туго. Как еще можно объяснить это? Он слышит тревогу, видит в воде человека, полумертвого, и уже сама возможность побороться с течением возбуждает Команча. Инстинкт спасения жизни, унаследованный им от предков, начинает работать. В воде он ныряет, отыскивает тонущего человека и тащит его на нашу яхту, но не потому, что считает ее безопасным убежищем, а просто потому, что это ближайшее более-менее надежное место.

Дэвид слушал и кивал.

– Ну ладно, – сказал он. – Я признаю, что ты более-менее логичен. Но, Энди, в то же время я чувствую, что здесь есть что-то еще. Что-то чертовски таинственное есть во всем этом происшествии! Такой дьявол в образе собаки не мог за две секунды превратиться в ручного песика.

– Ты все еще видишь в этом деле тайну. Но, уверяю тебя, Дэйв, в этом нет никакой тайны. Нужно только видеть факты и следовать логике. Я говорю, что в Команче вдруг вспыхнул инстинкт спасателя. Он не мог не прыгнуть, чтоб не спасти Одиночку Джека Димза, он не мог не позаботиться о нем. А ведь ты знаешь, Дэйв, что даже самые жестокосердые из нас проникаются симпатией к тем, о ком заботятся. Чем, например, объяснить материнскую любовь, как не тем, что мать заботится о жизни, которую произвела на свет? То же произошло и с нашим монстром. Он не мог не волноваться за того, чью жизнь спас.

Дэвид опять слушал и кивал.

– Да, твои слова вполне логичны, – согласился он. – И я бы не высказал на людях то, что думаю. Но все-таки, полагаю, в этом деле есть что-то очень странное. Чрезвычайно странное, Энди! Но Бог с ним.