Виктор включил в ванной инфракрасную лампу, хотя сам обливался потом, и сгреб три шприца со столика: три было пределом, и он знал, что если после третьей дозы сердце не запустится, то уже слишком поздно, и положил их рядом с собой на кафель. Он поправил их так, чтобы они лежали ровным рядком, и эта мелочь создала иллюзию контроля на время ожидания. Каждые несколько секунд он проверял у Эли температуру – не термометром, а собственной кожей. Во время репетиции выяснилось, что у них нет градусника, и Эли, в редкой для него демонстрации нетерпения, настоял, чтобы Виктор положился на свое чутье. Это могло стать смертным приговором, но вера Эли в Виктора базировалась на том, что в Локленде все были уверены в его сродстве с медициной – непринужденном, почти сверхъестественном понимании организма человека (на самом деле, оно не было непринужденным, но Виктор действительно часто попадал в точку). Тело – это механизм, всего лишь набор необходимых деталей, где все компоненты на всех уровнях, начиная с мышц и костей и кончая биохимией и клетками, работают на основе воздействия и ответа. Для Виктора все это выглядело просто логичным.

Когда Эли показался достаточно теплым, Виктор начал массаж. Температура плоти под его руками повышалась, так что тело перестало напоминать эскимо и стало больше походить на труп. Он содрогнулся, когда под соединенными кистями затрещали ребра, но не стал останавливаться. Он знал, что если ребра не будут отделяться от грудины, то сдавливание окажется слишком слабым, не коснувшись сердца. После нескольких движений он сделал паузу, схватил первый шприц и воткнул Эли в бедро.

Раз и, два и, три и…

Никакой реакции.

Он снова начал массаж, стараясь не задумываться о переломах ребер и о том, что Эли выглядит полностью и несомненно мертвым. Плечи у Виктора ныли, и он боролся с желанием покоситься на свой мобильник, который выпал из кармана во время попыток извлечь Эли из ванны. Он зажмурился и продолжил считать и двигать сцепленные руки вверх и вниз, вверх и вниз над сердцем Эли.

Ничего не происходило.

Виктор взял второй шприц и вколол Эли в бедро.

Раз и, два и, три и…

По-прежнему ничего.

Впервые паника наполнила рот Виктора, словно желчь. Он судорожно сглотнул и возобновил массаж. Единственными звуками в ванной были тихий счет, сердцебиение – его собственное, а не Эли – и какие-то странные звуки, которые исходили из-под его рук, отчаянно пытающихся снова запустить сердце его лучшего друга.

Пытающихся… безуспешно.

Виктор начал отчаиваться. У него заканчивалась надежда, заканчивались шприцы. Остался всего один. Его трясущаяся рука соскользнула с груди Эли, пальцы сжали шприц. Он поднял его – и замер. На кафеле лежало безжизненное тело Эли Кардейла. Эли, который возник в коридоре во время второго курса с чемоданом и улыбкой. Эли, который верил в Бога и в котором пряталось чудовище, как и в Викторе, но только он умел лучше его скрывать. Эли, которому все сходило с рук, который пробрался в его жизнь, украл его девушку и первое место на курсе и дурацкий грант на каникулярное исследование. Эли, который, несмотря на все это, был важен Виктору.

Он сглотнул и вогнал шприц своему мертвому другу в грудь.

Раз и, два и, три и…

Ничего.

И тут, за секунду до того, как сдавшийся Виктор взялся за телефон, Эли шумно вздохнул.

XVI

Два дня назад

Отель «Эсквайр»

Виктор услышал за спиной шаги босых ног: в комнату вошел Митч. Он увидел массивную фигуру в зеркалящем оконном стекле, ощутил его так, как ощущал всех: словно все находятся под водой, в том числе и он сам, и любое движение вызывает волны.

– Ты бродишь, – отметил Митч, встретив взгляд Виктора в стекле.

Это была короткая привычная фраза: Митч часто ее использовал, когда обнаруживал, что Виктор устремил взгляд за решетку и чуть щурится, словно пытаясь разглядеть сквозь стены что-то далекое. Что-то важное.