Но на следующей неделе она снова встретила его на дороге, и еще неделю спустя – тоже. После их третьего совместного визита в церковь он без приглашения сопроводил ее домой и разделил с ней трапезу, состоявшую из томатного супа и рыбных палочек. Эта трапеза наряду с ритуальными посещениями церкви скрепила странную молчаливую взаимозависимость, которая возникла между ними. К тому времени мисс Уортон со смешанным чувством благодарности и тревоги уже сознавала, что мальчик стал ей необходим. Во время их визитов к Святому Матфею он загадочным образом вмиг исчезал, как только первые прихожане начинали тонким ручейком стекаться в церковь: вот он здесь – и вот его уже нет. По окончании службы она снова находила его слоняющимся вдоль дороги; он присоединялся к ней так, словно они и не расставались. Мисс Уортон никогда не упоминала его имени в разговорах с отцом Барнсом или с кем бы то ни было из прихожан, как и он, насколько ей было известно, никогда не поминал ее в своем замкнутом детском мирке. Она и теперь знала о нем, его родителях, его жизни столь же мало, сколь и при первой встрече.

А встреча эта произошла, как уже было сказано, семью месяцами раньше, в середине февраля, холодным утром, когда живая изгородь, отделяющая прибрежную тропу от соседнего церковного владения, представляла собой спутанные заросли голых колючек; когда ветви ясеней были покрыты черными почками, еще такими тугими, что казалось невероятным, чтобы они когда-нибудь раскрылись и позеленели, а тонкие нагие ивовые плети, свисающие к воде, раскачиваясь, скашивали с ее поверхности невесомые птичьи перышки. Теперь же лето мягко перетекало в осень, и все вокруг становилось спелым и желто-коричневым. На миг закрыв глаза и загребая ногами вороха опавших листьев, мисс Уортон отчетливо ощутила поверх застойного запаха воды и сырой земли легкий пьянящий июньский аромат цветущей бузины. Именно этот летний аромат по утрам переносил ее в шропширские аллеи детства. Она страшилась прихода зимы и, проснувшись тем утром, с тревогой подумала, что уже чувствует ее дыхание в воздухе. Хотя дождя не было целую неделю, дорожку покрывала скользкая грязь, заглушавшая звук шагов. Они шли под кронами зловеще затихших деревьев. Смолкло даже металлическое верещание воробьев. Окаймлявшая канал насыпь справа от них все еще была покрыта буйной летней зеленью; в сочной траве утопали рваные автомобильные покрышки, выброшенные старые матрасы и гниющие лохмотья одежды, отяжелевшие ветви ив роняли длинные узкие листья на водную гладь, которая казалась слишком маслянистой и застойной, чтобы поглотить их.

Было без четверти девять. На подступах к церкви они вошли в низкий тоннель, куда была заключена часть канала. Даррен, которому этот отрезок пути нравился больше всего, издал радостный вопль и бросился вперед, с удовольствием провоцируя своими криками гулкое эхо и водя по кирпичной стене растопыренными, напоминавшими морские звезды ладошками. Мисс Уортон брела за скачущей фигуркой, со страхом ожидая момента, когда она вступит через арку в сырую, пахнущую рекой и пугающую своей замкнутостью темноту и услышит неестественно громкий плеск воды о камни парапета и размеренный звук капель, падающих с низкого потолка. Она ускорила шаг. Несколько минут спустя полумесяц в конце тоннеля расширился и снова вывел их на дневной свет, мальчик вернулся и, дрожа, опять зашагал рядом.

– Даррен, на улице так холодно, – сказала она, – не следовало ли тебе надеть зимнюю куртку?