В одну из темных летних ночей, какие часто случаются в августе, ехал в окрестностях Подгоржа[1] шляхтич Твардовский. Собиралась гроза. Усталый конь, которому уже, видно, приелись острые шпоры всадника, шел шажком, выбирая тропинку поудобнее и, будто предчувствуя бурю, беспрестанно поднимал голову и посматривал на облака. Дорога шла в густой чаше и была вся изрезана глубокими колеями, которые размыли дожди, и потому можно вообразить, сколько было работы бедному коню, сколько страху бедному шляхтичу! Не было видно ни зги, и только по временам яркая молния, прорезывая черные тучи, освещала дорогу нашему путнику. Шляхтич тяжело вздохнул, да и как было не вздохнуть ему!.. Давно уже не был он дома, а там оставалась у него молодая женка, которую он любил больше всего на свете. Шляхтич был хотя и не трусливого десятка, но теперь ему стало страшно… В другое время такая дорога была бы ему нипочем, но теперь, когда за седлом его висела добрая мошна денег, вырученных им от продажи наследства от дяди, теперь он не хотел бы повстречаться с недобрым человеком. Как будто сочувствуя господину, и конь его то и дело фыркал, наостривал уши, останавливался и дрожал всем телом. Страшно стало шляхтичу, – и вот, в одну из тех минут, когда он понукал коня с большим ожесточением, а конь не слушался и упирался ногами в землю, блеснула молния и озарила ужасные лица нескольких разбойников.

– Стой!

И вслед за этим зловещим криком заблестело несколько самопалов, а из ближнего кустарника выскочили трое разбойников. Испуганный конь попятился назад и бросился было в чащу, но один из разбойников поймал его за поводья. В первые минуты страха шляхтич схватился было за саблю, но три направленные прямо на него дула тотчас же показали ему, сколько неблагоразумным было бы с его стороны сопротивление. Руки опустились у бедного шляхтича, и он закричал в отчаянии:

– Спасите меня, если тут есть чья-нибудь живая душа! Спаси меня хоть сам дьявол!

Не успел еще он выговорить слов этих, не успели еще разбойники выстрелить, как вдруг над ними раздался чей-то страшный голос, который так смешал их, что они стали как вкопанные и забыли о шляхтиче. Раздался лошадиный топот, и скоро на дороге показалось несколько всадников, впереди которых ехал один, огромного роста и на черном коне. Увидев их, разбойники бросились в кусты, а конь Твардовского пустился улепетывать со всех ног.

Между тем ночь становилась все темнее, пасмурнее; ветер дул порывистее, а яркие молнии то и дело блистали над головой шляхтича. Со свежею мыслью об опасности, от которой ему только что удалось избавиться, с холодным потом на челе, он уже миновал чащу и тут только успел перевести дух, поблагодарить Господа Бога за избавление от напасти и дать немножко отдохнуть своей кляче. Не успел он отъехать еще несколько шагов, как за ним снова послышался конский топот; он огляделся с беспокойством и увидел позади себя своего черного освободителя. В это время блеснула молния и осветила бледное лицо незнакомца. Твардовскому показалось, что он где-то видел его. Припомнил он, что точно такое лицо изображено в Краковском костеле Девы Марии на образе святого Михаила Архангела, поражающего сатану. При этой мысли волосы стали дыбом на голове его; хотел перекреститься – руки как будто приросли к телу!.. Не смел обернуться в другой раз и только пришпорил свою бедную клячу.

Между тем буря разразилась проливным дождем. Гром гремел беспрерывно. Удары его раздавались в воздухе то протяжно и медленно, то, отбитые эхом в горах, громко и отрывисто. Казалось, небо готово было лопнуть и разорваться на части; молния бороздила его во всех направлениях. Освещенная их блеском, природа принимала какой-то дивный фантастический вид. Ливень хлестал в лицо бедному путнику целыми пригоршнями воды, ветер пробирал его насквозь. Можно вообразить себе весь ужас Твардовского, когда, несмотря на шум бури и свист ветра, он услышал за собою слова незнакомца, произнесенные с каким-то диким смехом: