На кухне их крошечной двухкомнатной квартиры пахло кускусом и специями – так же, как дома. Правда, вышло тесновато: вместе со мной во Францию привезли и моего брата – старшего, но всего на год. Сестра, которая была старше нас обоих, осталась в Алжире. От девочек дома больше пользы, их не отдают. Сестра поможет матери заботиться о двух малышах, которые родились после меня. У семьи Селлу в Алжире останется трое детей, и этого более чем достаточно.

Началась новая жизнь. И вот первая новость: моя мама – больше не моя мама. Я не должен ее так называть. Даже в мыслях. Теперь моей матерью будет Амина. Она так счастлива, что у нее вдруг появились два сына. Амина давно потеряла надежду завести детей. Она гладит нас по голове, сажает на колени, целует пальцы, клянется, что будет очень любить. Но мы понятия не имеем, о чем это она говорит. Нам всегда было где жить и что есть, о нас заботились, а если мы болели, то с нами сидели рядом по ночам – и в этом не было ничего особенного, обычное дело. Я решил, что здесь все будет так же.

Вторая новость: больше никакого Алжира. Теперь мы будем жить в Париже, на бульваре Сен-Мишель, в центре французской столицы. Здесь мы, как и дома, сможем играть на улице. Правда, тут холоднее, чем в Алжире. Чем это пахнет? Интересно, солнце здесь такое же жаркое, как в нашем родном городе? И машины сигналят так же отчаянно?

Мы с братом отправляемся на разведку. В крошечном парке музея Клюни я замечаю нечто странное: дети тут разговаривают не так, как мы. Мой неуклюжий братец ходит за мной как привязанный, словно боится их. Дядя, наш новый отец, успокаивает нас на нашем родном языке. Он говорит, что мы быстро выучим французский в школе. Наши портфели уже собраны.

– Дети, завтра встаем с петухами. Но это не повод засыпать с курами! Тем более что у нас куры спать не ложатся. У нас тут вообще нет кур.

– У нас? А где это у нас? В Алжире?

– Во всяком случае, там они точно ложатся позже, чем на французской ферме!

– Дядя, а что с нами теперь будет? Кто мы теперь?

– Вы – алжирские цыплята на французской ферме!

И третья новость: мы будем расти в другой стране, будем учить ее язык – но навсегда останемся теми, кем родились. Все это слишком сложно для нас, и я уже ничего не соображаю. Брат обхватывает голову руками и прячется, сжавшись в комок, у меня за спиной. Как он меня бесит!.. Я не знаю, на что похожа французская школа, но у меня уже есть девиз – отныне и на долгие годы: «Упремся – разберемся».

Куры, петухи… Я и представить не мог, какой переполох подниму на этом птичьем дворе. Но я не хотел делать ничего плохого. На свете не было ребенка невиннее меня. Не будь я мусульманином, над головой у меня сиял бы нимб.

На дворе стоял 1975 год. По бульвару Сен-Мишель катили «рено альпина», «пежо 304», малолитражки «ситроен-две лошадки». «Рено 12» уже казались старомодными, и если бы спросили мен я, я бы выбрал «Рено 4L» – просто и без выпендрежа. В то время ребенок мог спокойно перейти через дорогу, и полицейский из отдела по работе с несовершеннолетними не волок его в ближайшую опеку. Город, улицы и свобода еще не считались опасными. Иногда по пути вам попадался какой-нибудь пьянчужка, но на него никто не обращал внимания: если он ведет такой образ жизни – ну, значит, это его устраивает. Никто не мучился от чувства вины, а парой сантимов с ним мог поделиться даже тот, у кого почти не было денег.