На что я считаю вас способным, так это пускать ветры. Сильные ветры со множеством пузырей, которые выходят наверх будто с раскатами грома и пробивают брешь в айсберге из пены для ванн. Но сомневаюсь, что это вызывает у вас смех. Я вижу серьезное лицо. Серьезное лицо писателя, который все в себе, даже свои собственные ветры, принимает всерьез.

Так или иначе, а сегодня утром вы в виде большого исключения решили ограничиться душем. Несомненно, у вас должны быть на то причины. Может быть, вам куда-то нужно и вы торопитесь. Может быть, это связано с тем, что вы дома один и не сможете никому сообщить, если почувствуете себя плохо. Вы стали бы не первым писателем, встретившим смерть в ванне.

Я думаю о вас, пока вода струится по вашему телу. Не слишком долго, потому что приятными эти мысли не назовешь. У меня такое впечатление, что старые люди вообще предпочитают душ, потому что так им не приходится видеть свое тело. Вы должны меня поправить, если я ошибаюсь. Очевидно, у вас с этим нет никаких трудностей. Очевидно, вы его хорошо выдерживаете – зрелище тела, которое всеми своими складками и морщинами заранее указывает на ближайшее будущее, когда его не станет.

Насколько я могу отсюда определить, ваша жена никогда не принимает ванну. Хотя уж ей-то стыдиться нечего. Перед зеркалом, под водой, полуприкрытая наскоро наброшенной махровой простыней – не важно, – она может собой любоваться. Но она никогда не стоит под душем больше двух минут.

Лично мне жаль. Я не каменный. Я мужчина. В течение этих двух минут я часто думаю о ней, как сейчас думаю о вас. На стуле тогда висит не пижама, а белая махровая простыня или махровый халат. Сама она между тем стоит в душевой кабине. Она закрывает глаза и поднимает лицо навстречу водяным струям. Она приветствует прикосновение воды к векам – как восход солнца, как начало нового дня. Она коротко, но энергично встряхивает головой. Капли воды слетают с ее мокрых волос. Где-нибудь в углу душевой кабины или у самого окна на мгновение появляется маленькая радуга.

Вода стекает вниз по ее шее. Можете быть спокойны, я не стану вдаваться в подробности того, о чем думаю потом. Я не стану осквернять ее красоту – не из уважения к вашим чувствам, а из уважения к ней.

Итак, собственно душ продолжается всего две минуты. Но после этого она еще очень долго остается в ванной. Чтобы заниматься всякими делами, как я полагаю. Иногда я фантазирую, что` это могут быть за дела. Иногда я задаюсь вопросом, фантазируете ли вы еще когда-нибудь о таких вещах или уже не принимаете их во внимание.

Сегодня утром я сомневаюсь в новом материале. В новом материале, с которым мог бы вам помочь. Вчера вечером я прочел вашу книгу, отсюда и сомнения. Да, в самом деле, я за один раз прочел «Год освобождения». Я сознательно не использую таких слов, как «за один присест» или «на одном дыхании», – просто я начал часов в семь вечера, а в полночь закончил. Не то чтобы я не мог вашу книгу отложить или, более того, хотел узнать, чем она кончится. Нет, это было нечто иное. Так случается иногда в ресторане: закажешь не то блюдо, но стыдишься оставлять слишком много на тарелке и все-таки съедаешь больше чем достаточно.

Трудно сказать что-либо определенное. В сущности, со всеми вашими книгами у меня было одно и то же. Откусываешь кусок и начинаешь жевать, но невкусно. Проглотить стоит усилий. Между зубами остаются мелкие кусочки. С другой стороны, это и не так ужасно, чтобы подозвать к столику официанта и на повышенных тонах потребовать у него отправить блюдо обратно на кухню.

Думаю, что все гораздо проще: поглощение неудачного блюда тоже обогащает наш опыт. Мы съедаем с тарелки все. Мы чувствуем, как желудок противится тяжелой работе. Может быть, чтобы упростить ему задачу, мы выпиваем еще чашку кофе с рюмочкой спиртного.