Гость – высокий подтянутый мужчина с темными волосами и спокойным голосом – прибыл, когда свадебные часы пробили одиннадцать. Он выглядел, как человек, который всегда знает, что сказать. Он выглядел, как человек, который уверенно возьмет вас за руку и проводит домой, случись вам потеряться. На нем была не униформа, а дорогой черный костюм, на лацкане которого блестел партийный значок. Кристоф усадил его на лучшее место, и Эмилия сняла крышку с медового пирога.

– У меня совсем немного времени, – начал было гость, но Эмилия уже протянула руку за ножом.

– Он из своего меда, – проговорила она. – Муж покажет вам ульи. Его отец сам вырезал их в форме человеческих фигур.

Она вручила гостю тарелку и вышитую салфетку.

– И еще вы непременно должны увидеть наши лиственницы, Кристоф посадил их в 1933 году в честь победы на выборах. Осенью они просто чудесны.

Они замолчали, занявшись пирогом. Гость чуть не подавился кусочком миндаля, но, к счастью, быстро откашлялся.

– Мы, конечно, можем проводить вас в детскую, – предложила Эмилия. – Если это необходимо.

– Благодарю. Не нужно, – ответил гость.

– Хорошо, – кивнула Эмилия.

– Нам бы хотелось поскорее все уладить, – добавил Кристоф, – чтобы прекратить страданья…

Гость кивнул – он добрый человек, справедливый человек.

– Спасибо, что вы приехали, – сказала Эмилия, провожая гостя. – Спасибо, что вы занимаетесь нашим делом.

Да, он добрый и справедливый человек – супруги Кренинг были единодушны. Оставшись одни, они вернулись к своим обычным делам.

Сентябрь 1939. Берлин

Но вернемся к началу: несколькими неделями раньше нелепый человек с нелепыми усами отменил очередной съезд партии, созывавшийся под лозунгом «Ради мира», – чтобы напасть на Польшу.

Война была развернута с исключительной пунктуальностью и в строгом соответствии с планом. Шестилетняя Зиглинда Хайлманн вместе с родителями и братьями сидит в гостиной и слушает, как голос из радио с треском распространяется по их берлинской квартире подобно разгорающемуся пожару.

Я вижу, как ее отец Готлиб сжимает антенну двумя пальцами, пытаясь поймать сигнал, но получается плохо. Какая несправедливость, злится он, мы живем на верхнем этаже в Шарлоттенбурге, а это не какие-нибудь трущобы!.. Когда ему кажется, что он поймал сигнал, вся его угловатая узкая фигура застывает, однако лицо остается недовольным. Бригитта, мать Зиглинды, показывает вправо, но отец двигается слишком порывисто и опять теряет сигнал.

– Чуть-чуть назад, папа, – подсказывает Зиглинда.

Собрав все терпение, отец осторожно передвигает провод, и ему наконец удается поймать фюрера без искажений.

Юрген, ему уже почти пять, строит башни из деревянных кубиков и, не дожидаясь, пока они упадут, сам ломает их, с грохотом рассыпая по паркету.

– На ковер, Юрген! Соседи!

Курт, он еще младенец, кряхтит в колыбели.

Зиглинда выглядывает в окно и спрашивает:

– А где враги?

Фюрер таращится на всех с портрета, висящего над диваном, и хмурится, чтобы выглядеть внушительнее. Папа переставляет ногу.

– Мама, где они?

«Вся моя жизнь – лишь бесконечная борьба во имя моего народа, – вещает радио. – Будучи сам готов в любой момент отдать свою желчь – ее может взять кто угодно – за мой народ и за Германию, я требую того же и от каждого…»

– Свою желчь? – переспрашивает мама. – Нашу желчь?

– Свою жизнь, – шикает папа: он уже слышал эту речь на работе по громкоговорителю.

– Да, наверное. Жизнь. Но я четко слышала – желчь. Хотя зачем фюреру наша желчь…