Было неправдоподобно, чтобы такой человек, как этот Филип, вдруг выбрал себе другую участь и в течение немногих дней, чтобы не сказать часов, от солидного, обеспеченного существования дошёл до грани собственной гибели. Можно было бы представить себе подобные процессы в обстановке, которую разрывают внутренние напряжения; с людьми, привыкшими к надломам и страстям; в обществе, где конфликты – дело будничное; но что я могу поделать? Это случилось так, как случилось, вот такая нелепица в истории Филипа, и с этим мне теперь жить.

Правда, и в моём городе тоже начали меняться обстоятельства. Это не явилось ощутимым переломом, внешне всё осталось по-старому, но в сознание людей закралось сомнение. Куда-то пропала надёжность, уверенность в завтрашнем дне с его возможностями; убеждение, что ты сам кузнец своего счастья и можешь делать следующий шаг на пути совершенствования; вот это вот всё дало трещину. Мало кто произносил это вслух, но многие втайне ожидали крушения; и у станков, и в аудиториях, и в больших офисах с перегородками рабочие, профессора и клерки вполголоса говорили о грядущей катастрофе. Боялись в первую очередь не злодеев, не властелинов и не самоубийц, которые взрывали себя на оживлённых площадях. Насилие было знакомо людям и прежде, ведь мы явились не из самых мирных времён. Однако куда-то исчезла вера в то, что кто-то по своей мудрой воле задаёт ход времени. Даже могущественные персоны стали казаться растерянными и слабыми. Всё происходящее виделось случайным и произвольным, и хотя жизнь принимала свой обычный ход, люди чувствовали себя в окружении врага, который лишь изредка обретает своё конкретное лицо. Для кого-то это было лицо измождённого человека, который где-то на окраине города, после долгого бегства через море ворочался в узкой койке в кошмарных сновидениях, в воспоминаниях о смерти и изгнании; для кого-то это были невидимые господа, которые в задних комнатах плели свои интриги и готовили очередной тайный заговор. Люди боялись будущего. Куда-то испарилась беззаботность, которая не так давно расстилала своё клетчатое покрывало на цветущем весеннем лугу. Будто мы вступили – так читалось в газетных комментариях – в пороговое время, конец которого, когда бы он ни случился, мог означать лишь одно: гибель мира, каким мы его знали.

Филип стоял на солнце и закурил сигарету. Март в том году был необычайно тёплый, уже в феврале никто не видел ни снега, ни холода. Юго-западное расположение взвинтило столбик термометра до двадцати градусов, южные ветры принесли душное тепло. За всю зиму не было такого мороза, который устранил бы насекомых, в воздухе висело нездоровое дыхание, как будто предвещало не весну, а лихорадку. Над берегом озера, чёрным от гущи людей, кружили чайки, на загаженных брезентовых навесах пришвартованных парусников сидели растрёпанные утки, напомнив Филипу о зловещих новостях с Дальнего Востока. Там внезапно заболевали люди, как тот мужчина из провинции Гуандун, который с высокой температурой, кашлем и болью в суставах поступил в больницу Кхуонва в Гонконге. Он заразился от тушки курицы, которую кто-то из его семьи купил на рынке в Кайпинге. После цитокинового штурма и отёка лёгких его органы отказали. То был уже пятый случай за короткое время, закончившийся смертью. Пока что вирус переходил только от животного к человеку, однако врачи предупреждали о смертельном возбудителе, самом сильном со времён инфлюэнцы, и было лишь вопросом времени, когда возбудитель мутирует так, что будет передаваться от человека к человеку, и та половина населения, которая не имеет защитных сил организма, сильно сократится.