Усталость, охватившая Филипа, объяснялась пропущенным обедом и жарой. Тот час, который у него оставался до поездки к Белинде, он собирался провести у себя в машине и подремать хотя бы несколько минут. И он направился к многоэтажной парковке неподалёку от променада; парковка показалась ему сейчас непривычно пустой для пяти часов вечера. Не было видно ни души – ни на кассе внизу у входа, ни на лестничной клетке, ни в лифте. Большинство парковочных мест на этаже G пустовали. Царила зловещая тишина, даже антистрессовая музыка для релакса, обычно журчащая из громкоговорителей, была отключена. Филип даже забеспокоился, уж не прозевал ли он объявление о досрочном закрытии парковки, не полицейский ли рейд тут проходит или противопожарные учения, ради которых очистили парковку, но потом он услышал звук мотора с нижних этажей и голоса людей, успокоился и пошёл к своему БМВ. Он открыл дверцу, отодвинул сиденье, откинул спинку, убрал динозавра и устроился поудобнее. Включил радио, но послышался только шорох; и его телефон, как он успел заметить, был в этом здании, за бетонными стенами, вне зоны приёма. Это его рассердило, уж могли бы установить антенну, теперь он отрезан от мира, и если Ханлозер всё-таки объявится, сообщение Веры сюда до него не дойдёт.

Что в тот момент происходило в голове у Филипа, неясно. Пожалуй, он взвешивал, насколько вероятно, что это дело ещё сладится; может, он раздумывал, не выехать ли ему наружу и не поискать ли открытое место, где можно припарковаться, но такая вероятность в это время дня была почти исключена; он только зря потратил бы драгоценное время.

Так Филип снова очутился вскоре на Бельвью, в нескольких шагах от кафе. Он стоял у киоска с кренделями, оглушённый вонью жира, соли и каустика. Он видел, как люди толпой выходили из торгового центра в сторону Театерштрассе. Он смотрел на людей, с которыми делил этот город, разглядывал бизнесменов с выбритыми щеками, секретарш, рано закончивших свой рабочий день и нагрузившихся китайским хламом, которым они украсят свои каморки на окраине города, прочитывал блаженство на их личиках. Он чувствовал запах подростков, они воняли таурином и спермой, видел их глаза, полные надежды, опьянённые иллюзиями – они не знали, что уже давно сидят в ловушке, давно порабощены кредитными договорами. Он видел пухленькую кассиршу на перекуре, видел её сальную кожу и чувствовал её неутолённую похоть, от которой её избавит лишь на короткое время кое-как отманикюренный палец, её же собственный; он видел, как она в промежутке между затяжками тайком достала из кармана своего синтетического передника итальянскую конфету с ликёром и сунула её в рот – чтобы внезапно, ощутив вкус подгоревшего фильтра, очнуться из своего сна наяву и растоптать его, как и окурок своей выкуренной сигареты.