Звучало ли в голосе Хейманна хоть какое-то сожаление? Симон не могла ответить на этот вопрос с уверенностью. А в следующий момент его голос изменился. Он стал холодным и резким.

– А сейчас ты выйдешь оттуда. В противном случае через десять минут я буду у тебя там, внутри.

Лаура все еще пыталась говорить с Кристофером, и самым сложным для нее было сохранить при этом спокойствие и не расплакаться. Она поняла, что у нее нет никаких шансов. Ей было известно о Хейманне лишь то, что он любит философствовать о семье и что семья для него есть высшее и неприкосновенное благо. И она сумела еще раз разговорить его, сделать так, чтобы он рассказал о своей матери, которая бросила его, и о своих детях, о том, с каким бесстыдством судья по семейным делам при решении вопроса о родительском праве на опеку ребенка проигнорировала его отцовские чувства. Лаура заметила, что именно в этом пункте коренилось его безумие, что им с самой юности владела мучившая его мысль о том, что он был жертвой огромной, всемирной несправедливости.

Рассказал он и о Камилле Раймонд – о том, как он всегда хотел заботиться о ее маленькой дочке и как она отвергла его, растоптав все его мечты. Лаура поняла, что они с Софи могли бы вернуть ему спокойствие души, так же как могли бы это сделать и Камилла Раймонд с ее маленькой дочкой, и что он вряд ли простит ей то, что она отказала ему в этом утешении – ведь он не простил этого Камилле. Ей вдруг пришла на ум Анна, которая упомянула о параллелях между ней и Раймонд, и только сейчас она поняла, насколько ему были важны женщины с детьми, прежде всего овдовевшие женщины, а не разведенные, потому что, следуя своему сумасшедшему «кодексу чести», он никогда не отнял бы у других отцов их детей…

– Так, значит, у Петера вовсе не было романа с Камиллой Раймонд? – спросила Лаура, подумав, насколько мало это имело значения.

– Нет. Он вообще не знал Камиллу, – ответил Кристофер.

– Я уже боялась, что он и с ней мне изменял, – продолжила Лаура.

«Говори, говори, говори! Если ты перестанешь говорить, ты мертва!»

– Я пыталась поговорить с ее уборщицей, – добавила она. – Но она мне так и не перезвонила.

– Я знаю, – снисходительно ответил Хейманн. – Она лежит со сломанной шеей у меня в подвале. Я убрал записку, которая лежала у твоего телефона, когда был у тебя. Она слишком глубоко сунула свой нос в дела, которые ее не касаются.

Зубы Лауры застучали друг о друга. Никто не смог выжить после встречи с этим сумасшедшим – как же она могла подумать, что ей это удастся?

– А теперь давай, открывай дверь! – велел Кристофер.

И в этот момент оба они услышали, что кто-то приближается к дому.

17

Сразу же после первого испуга Надин Жоли всеми силами попыталась вырваться из рук напавшего на нее человека. Сперва она подумала, что это Лаура – пьяная, разъяренная и потерявшая голову, – которая наконец узнала все о Надин и Петере. Но очень скоро ей стало ясно, что она имеет дело с мужчиной: ее противник был слишком крупным и сильным для женщины. А потом она услышала у своего уха его задыхающийся голос: «Молчи, дрянь. Молчи, а то сейчас умрешь!»

Он доволок ее до входной двери дома Симонов. Надин брыкалась, плевалась и кусалась, пытаясь освободить руки. Наверное, это был взломщик. Чертов взломщик! Она просто попалась ему под руку. Наверняка он увидел, как включилась сигнальная лампа. Поймать Надин после этого было несложно. Какой же она была идиоткой! Неимоверно глупой!

Надин со всей силы наступила мужчине на ногу и услышала, как он застонал от боли. Ей удалось освободить одну руку, и она, как змея, принялась выворачиваться из его хватки. В руке были ключи от машины, и она попыталась ударить ими ему в глаза. Правда, немного промахнулась, но металл поранил ему висок, прочертив на нем глубокую кровоточащую царапину. После этого мужчина выпустил и вторую ее руку и схватился за лицо. На одну секунду он выбыл из боя, и Надин пронеслась мимо него в сад.