У папы волосы распушились вокруг головы седым нимбом, придавая слегка безумный вид. Ему шло. Папа в ответ поднял руку и улыбнулся Фридриху, но улыбка была не такой жизнерадостной, как обычно, скорее тревожной. Что это, у него в глазах слезы?

Фридрих вернулся и крепко обнял отца, вдыхая знакомый запах канифоли и анисовых леденцов.

– Все будет хорошо, отец! Наслаждайся жизнью, сегодня ведь ты первый день на пенсии. Пойдешь кормить голубей со старичками?

Отец рассмеялся и отодвинул от себя Фридриха на расстояние вытянутой руки:

– Ну нет! Разве я похож на завсегдатая парковых скамеечек?

Фридрих покачал головой, довольный, что развеселил отца.

– Чем ты будешь целый день заниматься? Надеюсь, ты подумаешь о том, чтобы снова выступать.

Давным-давно отец играл на виолончели в Берлинском филармоническом оркестре, но когда женился и у него появились дети, он нашел более практичную работу на фабрике. Мама умерла вскоре после того, как родился Фридрих. Отцу пришлось одному растить Фридриха и его сестру Элизабет.

– Вряд ли я стану играть в оркестре, – сказал отец. – Но ты не беспокойся, занятия у меня найдутся. Книги, концерты, ученики-виолончелисты. А еще я хочу организовать ансамбль камерной музыки.

– Отец, у тебя энергии хватит на троих!

– И это хорошо, ведь сегодня приезжает твоя сестра. Элизабет мигом начнет командовать, и вот тогда мне, конечно, понадобятся силы. Я уговорю ее снова играть на фортепьяно, мы сможем возобновить музыкальные вечера по пятницам. Сегодня и начнем. Я по ним скучаю.

Фридрих тоже скучал по домашним музыкальным вечерам. Сколько он себя помнил, каждую пятницу после обеда приходил к чаю дядя Гюнтер, папин младший брат, со своим аккордеоном. Отец играл на виолончели, Фридрих – на губной гармошке, хотя и на виолончели он тоже умел, если честно. Элизабет играла на фортепьяно. Отец и Элизабет постоянно спорили – обо всем, начиная с выбора песен и заканчивая тем, в каком порядке их исполнять. Фридрих уже бросил гадать, то ли отец с Элизабет во всем противоположны по характеру, то ли слишком похожи. И все же это были его самые счастливые воспоминания: польки, народные мелодии, пение и смех, и даже препирательства.

А теперь Элизабет приезжает из школы медсестер на целых три месяца! Фридрих стосковался по разговорам до поздней ночи и по тому, как они читали вслух по очереди, передавая друг другу книгу. А воскресная игра в пинокль [7] за кухонным столом с отцом и дядей Гюнтером! Весь прошлый год все как будто было не так без Элизабет, без ее заботы, без ее привычки командовать и без ее стряпни.

– Как ты думаешь, она так же сильно по нам скучала, как мы по ней? – спросил Фридрих.

Отец улыбнулся:

– А как же иначе? – Он повернул Фридриха лицом к улице и хлопнул по спине. – Хорошего тебе дня на работе, сынок! И смотри, не забудь…

– Я помню, отец. Высоко держать голову.

2

Как только Фридрих повернул за угол, он сделал как раз противоположное.

Сунул руки в карманы, сгорбился и повернул лицо правой щекой к земле. Отец ни за что не позволил бы так крючиться. Но в этой позе Фридрих чувствовал себя не таким заметным, хоть и налетал иногда на столбы и деревья. Зато, глядя себе под ноги, он часто находил потерянную кем-нибудь монетку.

Вскоре Фридрих споткнулся об оставленную кем-то у входа в магазин пачку газет. Он удержался от падения, упираясь ладонью в стену, и прочел заголовок: «В ПАРЛАМЕНТЕ ПРИНЯЛИ ЗАКОН». Фридрих застонал. Еще один закон, который отец непременно разругает в пух и прах.